Юкио Мисима. Ночь последнего обета
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: СТАРУХА ПОЭТ МУЖЧИНЫ А, Б, В ЖЕНЩИНЫ А, Б, В ПОЛИЦЕЙСКИЙ ТАНЦУЮЩИЕ и ВЛЮБЛЕННЫЕ ПАРОЧКИ ОФИЦИАНТЫ и БРОДЯГИ Сцена оформлена совсем непритязательно, скорее довольно банально, даже в духе оперетты. Уголок в городском парке. Пять скамеек, обращенных к залу, составляют полукруг. Фонари, пальмы и т. д. — словом, место, вполне типичное для свиданий влюбленных. Черный занавес — на заднике сцены. Ночь. На скамейках в упоении обнимаются пять парочек. Появляется отвратительного вида нищая СТАРУХА, она собирает окурки. Назойливо кружа в их поисках под носом у влюбленных, она ничуть не заботится о том, что кому–то помешает. Наконец, доковыляв до скамейки посередине сцены, садится. В бликах уличных фонарей мелькает силуэт молодого человека. Это — ПОЭТ. Он в измятом костюме и здорово под хмельком. Прислонившись к фонарному столбу, он с любопытством разглядывает СТАРУХУ. А парочка с той самой скамейки, где пристроилась СТАРУХА, демонстративно встает и, взявшись за руки, уходит с рассерженным видом. Оставшись одна, СТАРУХА разворачивает газету и принимается считать найденные окурки…
СТАРУХА. Единое рождает два. Два рождают третье. Третье порождает все сущее… (Рассматривая окурки, подносит их поближе на свет. Выбрав тот, что подлинней, подходит прикурить к парочке, сидящей слева. Долго затягивается. В конце концов, затушив истлевший бычок, бросает его снова в газету и продолжает считать.) Единое рождает два. Два рождают третье.
Стоя у нее за спиной, ПОЭТ наблюдает за происходящим.
СТАРУХА (глядя в газету). Ты никак курить хочешь? Держи–ка (выбрав самый длинный окурок, протягивает ему). ПОЭТ. Благодарю (вынув спички и прикурив, затягивается). СТАРУХА. Ну так какие проблемы? ПОЭТ. Да особенно никаких. СТАРУХА. Знаю я вашего брата. Слушай, а ты ведь наверняка сочиняешь стишки? Что, угадала? ПОЭТ. Вот так номер! Верно, было дело, когда–то я пописывал стихи. Так что можете не сомневаться, действительно, я — поэт. Но разве это занятие? СТДРУХА. Раз на стишках особо не заработать, так, значит, сразу и не занятие. (Глядя ему в лицо.) Как ты еще молод, нет, правда! Однако смерть твоя близка. Вон роса смерти у тебя на лице. ПОЭТ (ничему не удивляясь). А вы, госпожа, что, по лицу гадали в прежнем рождении? СТАРУХА. Допустим. Во всяком случае, перед моими глазами прошло столько лиц, страшно сказать… Ты садись–ка, а то совсем уже не держишься на ногах. ПОЭТ (присаживается, закашлявшись). Я, пожалуй, прилично перебрал. СТАРУХА. Ну и болван… В жизни надо бы потверже стоять на своих двоих, по крайней мере, пока жив–здоров.
Пауза.
ПОЭТ. Между прочим, я ведь каждый вечер наблюдаю за вами, за каким–то наваждением. Что заставляет вас блуждать в такой час и распугивать людей, уединившихся на скамейках? СТАРУХА. Дались тебе эти скамейки. Вот не думала, что ты бродяжка. Так ты что, выходит, слоняешься здесь, чтобы вымогать медяки? ПОЭТ. Да нет, просто вот эти скамейки… они же сами не способны промолвить ни слова. Ну так я и сделался как бы их голосом. СТАРУХА (рассеянно). А я вовсе не думала никого пугать. Села вот, так они взяли и ушли, хотя на скамейке мы запросто уместились бы вчетвером. ПОЭТ. Да, но по ночам на них как будто бы полагается обниматься влюбленным. Знаете, когда на землю спускается ночь, настает час любви. И прогуливаясь в такое время по парку, я заглядываю в лица влюбленных. Пока они все воркуют себе чуть ли не на каждой скамейке, я вкушаю просто непередаваемое блаженство, поэтому идти мимо них стараюсь тихо–тихо, почти украдкой. |
