|
- Ведь клуб не из дешевых. Но очень веселый. Скажите, что послал Мануэль, и вас больше ни о чем не спросят. - А разве вообще нужно что-нибудь говорить? - Да, ничего! Просто портье запишет какое-нибудь вымышленное имя, и вы станете членами клуба. Пустая формальность. - Хорошо. Шварц заплатил по счету. Мы шли по улице с лестницами, которые вели вниз. Палевые дома спали, прислонившись друг к другу. Из окон доносились вздохи, храп, дыхание людей, не знавших никаких забот о паспортах. Шаги отдавались яснее, чем днем. - Электрический свет, - сказал Шварц. - Он вас тоже ошеломляет? - Да. Трудно отвыкнуть от затемненной Европы. Все время думаешь, что кто-то забыл повернуть выключатели и что вот-вот начнется воздушный налет. Шварц остановился. - Мы получили огонь в дар потому, что в нас было что-то от бога, - сказал он вдруг с силой. - И теперь мы прячем его, потому что убиваем в себе эту частицу бога. - Насколько я помню, огонь не был подарен нам. Его украл Прометей, - возразил я. - За это боги наградили его неизлечимым циррозом печени. Мне кажется, это больше отвечает нашему характеру. Шварц посмотрел на меня. - Я уже давно не могу иронизировать, - сказал он. - И испытывать страх перед громкими словами. Когда человек иронизирует и боится, он стремится принизить вещи. - Может быть, - согласился я. - Но разве так уж необходимо, став перед несбыточным, повторять себе: оно невозможно? Не лучше ли постараться преуменьшить его и тем самым оставить луч надежды? - Вы правы. Простите меня, я забыл, что у вас впереди дорога. Разве тут есть время думать о пропорциях вещей! - А вы разве никуда не едете? Шварц покачал головой: - Теперь уже нет. Я снова возвращаюсь обратно. - Куда? - спросил я удивленно. Я не мог поверить, что он опять собирается в Германию. - Назад, - сказал он. - Потом объясню. 3 Ночной клуб оказался типичным русским эмигрантским увеселительным заведением, каких после революции 1917 года множество возникло по всей Европе - от Берлина до Лиссабона. Те же аристократы в качестве кельнеров, те же хоры из бывших гвардейских офицеров, такие же высокие цены и та же меланхолия. Как я и ожидал, там горели такие же, как и везде, матовые лампы. Немцы, о которых говорил кельнер, конечно, не принадлежали к числу эмигрантов. Скорее всего - шпионы, сотрудники германского посольства или представители немецких фирм. - Русские успели устроиться лучше, чем мы, - сказал Шварц. - Правда, они попали в эмиграцию на пятнадцать лет раньше нас. А пятнадцать лет несчастья - это кое-что значит. Можно набраться опыта. - Это была первая волна эмиграции, - сказал я. - Им еще сочувствовали, давали разрешение на работу, снабжали бумагами, нансеновскими паспортами. Когда появились мы, сострадание мира было уже давно исчерпано. Мы были назойливы, как термиты, и не нашлось уже никого, кто поднял бы за нас голос. |
