|
Эта часть Лиссабона была мне неизвестна; как и везде, я здесь тоже знакомился главным образом с музеями и соборами - не потому, что любил бога или искусство, а просто потому. что в соборах и музеях не спрашивали документов. Перед распятием и полотнами живописи еще можно было оставаться просто человеком, а не субъектом с сомнительными документами. Мы вышли из такси и пошли вверх по лестницам и извилистым улочкам. Пахло рыбой, чесноком, ночными цветами, ушедшим солнцем и сном. В стороне - в ночном небе - вздымалась часовня святого Георга. Всходила луна и свет ее лился водопадом по ступеням лестниц. Я обернулся и посмотрел вниз, на гавань. Там была река, а река - это свобода, жизнь, она впадала в море, а море - это уже Америка. Я остановился. - Вы не шутите со мной, надеюсь, - сказал я. - Нет, - откликнулся человек. - Я говорю о билетах. Еще на набережной он опять сунул их в карман. - Нет, - сказал он. - Я не шучу. Он показал маленькую площадь, окруженную деревьями. - Вон там ресторан, о котором я говорил. Он еще открыт. Там мы не будем бросаться в глаза. Это место посещают главным образом иностранцы; нас сочтут за людей, которые утром уезжают и проводят здесь последнюю ночь в Португалии. Мы вошли. Это был скорее бар, рассчитанный на туристов, с маленькой площадкой для танцев и террасой. Слышалась гитара; в глубине помещения я заметил певицу - исполнительницу фадо [португальские народные песни]. Несколько столиков на террасе было занято. Я заметил женщину в вечернем платье и мужчину в белом смокинге. Мы нашли свободное место в конце террасы. Отсюда виден был Лиссабон - шпили церквей в бледном сиянии, освещенные улицы, гавань, пристани и корабль на реке, ковчег надежды. - Верите ли вы в загробную жизнь? - спросил человек с билетами. Я ожидал чего угодно, только не этого вопроса. - Я не знаю, - ответил я наконец. - В последние годы я был слишком занят вопросом о том, как продержаться в этой жизни. Если я попаду в Америку, то охотно займусь проблемой, о которой вы упомянули. Последнее я добавил для того, чтобы напомнить о билетах. - А я не верю, - сказал он. Я вздохнул. Выслушать какого-нибудь несчастного куда ни шло, но вести философские дискуссии? Нет, на это я сейчас не способен. Мной овладело беспокойство. Внизу, на реке, стоял корабль. Некоторое время мой сосед сидел так, словно заснул с открытыми глазами. Затем, когда гитарист вышел на террасу, он очнулся и сказал: - Меня зовут Шварц, по паспорту. Это не настоящее имя. Но я привык к нему, и на эту ночь его вполне достаточно. Вы долго были во Франции? - Пока можно было... - Вас интернировали? - Как и других. Когда началась война. Человек кивнул. - Нас тоже. Я был счастлив, - быстро сказал он вдруг, понизив голос. - Я был очень счастлив, - повторил он, глядя в сторону. - И никогда не думал, что можно быть таким счастливым. Что-то меня поразило в его словах. |
