- Одежды не вижу. И чемодана тоже. И всего остального.

- Не знаю. Мне сказали передать вам это. Другого ничего не было. И хорошо

бы вы забрали это сразу, чтобы не было осложнений.

Робер медленно развернулся и зашагал назад.

- Нет, послушайте...

Робер не останавливался.

- Нет, я серьезно... Второй раз я вас не впущу. И все это пойдет на

свалку. На свалку, так и знайте...

"Тем лучше. Там ему и место - на свалке. А впрочем и тебе тоже... Воодрузи

себя на мусорное ведро, старый друг, и дожидайся, пока проедут ребята на

грузовике да заберут тебя. Или предложи себя экспонатом на толкучку, если

только есть такие идиоты, чтобы купить рвань вроде тебя."

Он шел по улицам и говорил себе подобные глупости, потому что испытывал

отвращение к мыслям о серьезном и потому что знал, что придумать он все равно

ничего не сможет. Потом взялся убивать время в сочинении прозвищ для Жизели.

Она сидела за рабочим столом и, подняв свое прыщавое, сильно напудренное

лицо, пронизывала его взглядом, но Робер и в ус себе не дул, а закидывал ее

от порога прозвищами. Начал он с совсем безобидных, таких как "зонтик в

платье" и "похотливая жирафа", пока не дошел до "покупательницы мужчин" и

"грязной богачки-шлюхи", однако и эти вещи его не развлекли. За несколько

дней, проведенных в пьянстве и мысленных ругательствах, Робер растранжирил

всю свою ненависть, растерял и то последнее, что привязывало его к жизни -

жажду раздавить эту надменную стерву.

Боль в лодыжках напомнила ему, что он практически с самого утра не

садился. Он зашел в кафе, пересчитал, не доставая из кармана, монеты и

заказал рюмку "кальвадоса".

В помещении было пусто. Официант протирал столы и не спешил выполнить

заказ. Это дало Роберу время его отменить.

- Пьяны вы, что ли? - спросил официант.

"Конечно, пьян, раз в твою дыру ввалиться решил," - подумал Робер, выходя.

- "Человеку нужно немного подумать, прежде чем свои последние пять франков

растратить, а я сунулся в ту квартальную коробку, где единственное

развлечение - это морда содержателя."

Теперь он знал, куда пойдет, а потому немного ускорил шаги, но только до

угла. На углу была аптека, а всякую аптеку украшают часы, и на часах было

только-только шесть: значит, спешить совершенно излишне.

Теперь он знал, куда пойдет, и вспомнил, что еще неделю назад решил туда

сходить, и даже удивился, что за эти проклятые несколько дней ему и мысль об

этом в голову не пришла, - не оттого, что это что-то бы спасло, а просто так

- для разнообразия.

Улочка, по которой он шел, вывела его на авеню Виктора Гюго. Робер

остановился на углу и огляделся. Достал сигарету и прилепил в уголок рта,

потом переместил языком в другой угол, а после снова вернул на старое место,

где в конце концов и решил зажечь. Он глубоко вдохнул дым и снова оглядел

авеню.

"Сейчас шесть, а она, наверняка, приходит к восьми, так что убить

предстоит еще целых два часа. Можешь прогуляться до леса. Гувернантки и

собаки. Визги детей. Потеха."

И он отправился в обратную сторону.

Робер исходил в этом городе тысячи километров и не заметил их - ни их, ни

времени, - а сейчас улица казалась ему бесконечной и минуты растягивались в

часы. Когда он дошел до Триумфальной арки, то почувствовал себя совсем

ослабевшим. Заглянул сквозь стекло одного из "шевроле". Только шесть-десять.

"Смотреть нужно. Когда смотришь, быстрее проходит время. Смотреть - какое

еще художнику развлечение? Ну, пусть и художнику в отставке. Ну пусть даже и

лжехудожнику, которые встречаются то там, то сям.