— Да не скоро ещё, на девять же договаривались.

Пришёл Слава ровно без одной минуты девять. Пахло от него морозом.

— Там зима началась? — понюхал рукав его шинели Егорка.

— Ну почти, немного подмораживает и ветер холодный, а вот снега нет.

— Ты пахнешь, как Дед Мороз. Я думаю, что дед Мороз вот так должен пахнуть.

— Ты меня раскрыл, Егорка! Я — он и есть! Но, пока нет Нового года, притворяюсь моряком!

— Смешно, у тебя даже бороды нет, какой из тебя Дед Мороз?

— Безбородый, значит!

— Завтракать будешь? — Маша взяла у Славы шапку и перчатки.

— Нет, давай кран сначала, а потом уже посмотрим, что по времени будет выходить.

На кухне Слава снял тужурку и на секунду задумался.

— Я что-то не подумал с собой переодеться взять. А полуголым как-то неудобно.

Маша посмотрела на выглаженную кремовую рубашку и подумала, что полуголым было бы и неплохо, но вслух говорить этого не стала, хотя почувствовала, что немного краснеет.

— Петрович! — крикнула она в коридор, — а дай Славе майку какую почище, будь так любезен!

— А может на него комнату свою сразу переписать, чо так издалека начинать-то? — Петрович пришаркал на кухню, но майку принёс: когда-то ярко-синюю и с эмблемой олимпиады восьмидесятого года, а теперь застиранную почти до белизны.

— Да он нам кран чинить будет на кухне, что ты бубнишь опять!

— Кран на кухне? Ну ты погляди, каков жук! Всё, Машка, считай хана тебе, знаю я эти приёмчики!

— Петрович!

— Петровичай, не петровичай, а пропала ты девка, как пить дать! Потом, посмотришь, в кино тебя поведёт, да в ресторацию какую, а потом уже и целоваться полезет и всё, считай, как муха в паутине ты — сколько не рыпайся, а свободы больше не видать!

Слава прыснул смехом из-под раковины.

— О! — Петрович поднял палец вверх, — Петрович прав! Слушайся Петровича!

Маша села на табуретку и подумала: а какого, собственно, чёрта?

— А на кой она мне, та свобода? Может, и надоела уже хуже горькой редьки.

— Дык я разве же против? Я же о том, что приличные ведь люди ходили, а тут этот… гусар. Погубит тебя, Машка, попомнишь мои слова!

— Так, так, так! А вот с этого места поподробнее, я попросил бы, — Слава выглянул из-под раковины, — что за люди, насколько приличные и в каком количестве?

— Да, — поддержала его Маша, — мне тоже было бы ужасно интересно это послушать!

— Ой, вот набросились на больного старика! Ну приврал немного, для яркости, чего смотрите, как сычи на болото?

— Да ты, Петрович, врёшь как сивый мерин!

— Я пью как сивый мерин, а вру иногда, чтоб жизнь вам малиной не казалась. И вообще, Машка, иди вон с Егором «Утреннюю почту» смотреть, мы тут без твоих женских чар с краном справимся.

— Славон, — заглянул Петрович под раковину, когда Маша, хлопнув его полотенцем по спине, вышла, — пи-сят грамм будешь?

— Петрович, ну ты что! Мне же ещё гражданских в кино вести и в музей!

— Тогда я сам, если ты не против.

— А открой-ка кран мне заодно. Нет, подкапывает ещё — закрывай взад!

— Ты, Славон, на меня не обижайся, — Петрович чем-то позвякивал, а потом булькал и крякал наверху, — я против тебя лично ничего не имею. Парень ты, вроде как, ничего. И Машке мужик нужен, это и сове понятно, но вот после того своего, отца Егорова, как она убивалась тут, ты себе не представляешь.