– Рожок!! – крикнул он, надрываясь; в глазах темнело от усилий. – Кто‑нибудь, скорее, рожок!!

Снаружи, дырявя дверь, полоснула очередь, другая, – музыканта спас гардероб. Да неужто никого уже не осталось?! Как же она? Разве ее тоже могли убить?

– Кто‑нибудь!! – прорычал он задыхаясь; сердце колотилось и в горле, и в мозгу, и в коленях.

– Не могу! – донесся сквозь гул крови захлебывающийся тонкий голос. – Мама не разрешает!

Музыкант оттолкнулся от гардероба, склонился над пилотом. Пилот не шевелился, окостеневшие пальцы сжимали цевье. Музыкант отомкнул рожок с его автомата – там тоже было пусто.

Как во сне, медленно, гардероб словно бы сам собой поехал назад, навстречу музыканту, в глубь квартиры. В полной растерянности музыкант стоял посреди коридора, судорожно вцепившись обеими руками в бессмысленный автомат. В открывшийся проем хлынули крысы. Да чем же все это кончится, в последний раз подумал музыкант, пытаясь принять вырвавшуюся вперед крысу на штык. Удар отбили. Музыкант увидел, что к нему неспешно подплыло длинное, тусклое трехгранное лезвие, прикоснулось, замерло на какую‑то долю секунды и погрузилось. Его собственные руки, по‑прежнему занятые автоматом, болтались где‑то ужасающе далеко. С изумлением он успел почувствовать в себе невыносимо чужеродный предмет, от которого резкой вспышкой расплеснулась во все стороны горячая боль, успел наконец‑то испугаться и понять, чем все кончилось, – и все кончилось.

Его друг к этому моменту еще не сделал ни одного выстрела. Он был один – наедине с полузанесенным следом транспортера и роялем, на котором играли пять минут назад. Он слышал стрельбу, крики, топот, взрывы, чувствовал заполнившую квартиру пороховую гарь. Потом совсем рядом, в прихожей, чей‑то незнакомый голос страшно прокричал: «Рожок! Кто‑нибудь, скорее, рожок!» Друг музыканта не шевельнулся, руки его стискивали готовый к бою автомат. Он оцепенел. Когда в дверях мелькнули нелепые фигуры затянутых в зелено‑серые униформы крыс, в душе у него что‑то лопнуло. Он отшвырнул автомат как можно дальше от себя и закричал:

– Нет!!! Не надо!!! – И вдруг в спасительном наитии пошел навстречу влетевшей в комнату крысе в черном с серебряными нашивками мундире, широко разведя руки и выкрикивая: – Носитель культуры! Носитель культуры!

Топорща усы, крыса в черном резко, отрывисто пропищала какие‑то команды и опустила автомат.

– Оставайтесь на вашем месте, – приказала она. – Вам ничто не грозит.

Друг музыканта послушно остановился посреди комнаты. Крыс виднелось не больше десятка. Могли бы отбиться, вдруг мелькнуло в голове, но друг музыканта прогнал эту мысль, боязливо покосившись на того, в черном, – вдруг и впрямь телепаты…

Ввели женщин. Первой шла дочь, завороженно уставившаяся куда‑то в сторону лестничной двери; ее легонько подталкивала в спину мать, приговаривая:

– Не смотри, маленькая, не смотри… Что уж тут поделаешь. Не судьба…

– Вы носитель? – строго пропищала главная крыса.

– Да, – сипло выговорил друг музыканта. – Я музыкант.

– Это хорошо, – командир крыс перекинул автомат за спину, и у друга музыканта подкосились ноги от пережитого напряжения. Не помня себя, он опустился на пол. Командир внимательно смотрел на него сверху маленькими красноватыми глазками.

– Вы предаетесь нам? – спросил он.

Не в состоянии сказать хоть слово, друг музыканта лишь разлепил онемевшие губы, а потом кивнул.

– Это хорошо, – повторил командир и наклонил голову набок. – Вы будете пока жить здесь этот апартамент.