|
— Во-первых, что касается врагов, то позволь тебе припомнить стих Гете: Wer den Dichter will versteh'n, Muss in Dichter’s Lande geh’n... а я говорю: Wer die Feinde will versteh’n Muss in Feindes Lande geh'n... Чуждаться врагов своих, не знать их обычая и быта — нелепо! Не... ле... по!.. Да! да! Коли я хочу подстрелить волка в лесу — я должен знать все его лазы... Во—вторых, ты вот сейчас сказал: сближаться с народом... Душа моя! В тысяча восемьсот шестьдесят втором году поляки уходили „до лясу“ — в лес; и мы уходим теперь в тот же лес, сиречь в народ, который для нас глух и темен не хуже любого леса! — Так что ж, по-твоему, делать? — Индийцы бросаются под колесницу Джаггернаута, — продолжал Паклин мрачно, — она их давит, и они умирают — в блаженстве. У нас есть тоже свой Джаггернаут... Давить-то он нас давит, но блаженства не доставляет. — Так что ж, по-твоему, делать? — повторил чуть не с криком Нежданов. — Повести с „направлением“ писать, что ли? Паклин расставил руки и наклонил головку к левому плечу. — Повести — во всяком случае — писать ты бы мог, так как в тебе есть литературная жилка... Ну, не сердись, не буду! Я знаю, ты не любишь, чтобы на это намекали; но я с тобою согласен: сочинять этакие штучки с „начинкой“, да еще с новомодными оборотами: „Ах! я вас люблю ! — подскочила она...“, „Мне все равно! — почесался он“ — дело куда невеселое! Оттого-то я и повторяю: сближайтесь со всеми сословиями, начиная с высшего! Не все же полагаться на одних Остродумовых! Честные они, хорошие люди — зато глупы! глупы!! Ты посмотри на нашего приятеля. Самые подошвы от сапогов — и те не такие, какие бывают у умных людей! Ведь отчего он сейчас ушел отсюда? Он не хотел остаться в одной комнате, дышать одним воздухом с аристократом! — Прошу тебя не отзываться так об Остродумове при мне, — с запальчивостью подхватил Нежданов. — Сапоги он носит толстые, потому что они дешевле. — Я не в том смысле, — начал было Паклин... — Если он не хочет остаться в одной комнате с аристократом, — продолжал, возвысив тон, Нежданов, — то я его хвалю за это; а главное: он собой пожертвовать сумеет, — и, если нужно, на смерть пойдет, чего мы с тобой никогда не сделаем! Паклин скорчил жалкую рожицу и указал на хроменькие, тоненькие свои ножки. — Где же мне сражаться, друг мой, Алексей Дмитрич! Помилуй! Но в сторону все это... Повторяю: я душевно рад твоему сближению с господином Сипягиным и даже предвижу большую пользу от этого сближения — для нашего дела. |
