|
Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки. – Вы не можете быть полезны здесь, – сказала он, коротко. – Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик. Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос. – Тело осматривал какой нибудь доктор? – спросил он. Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом: – Да. Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос. – Кто осматривал тело? – спросил он сурово. Мерси ответила: – Доктор, служащий при французском госпитале. Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси. – Эта дама ваша соотечественница? – спросил он. Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью. – Я полагаю, – сказала она. – Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней. – Даже ее имя? – спросил немецкий доктор. Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию. – Даже ее имя, – повторила она твердо. Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и веял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним. – Извините меня, – сказал он, – вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время. Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую нибудь особенную цель желать войти в ту комнату. – Бедные французы! – сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них. – Бедные раненые французы! Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово. – Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба – и говорю вам это. Молчите! Он обернулся к часовому и прибавил по немецки: – Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату. Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового. – Бесполезно сопротивляться, – сказал он. – Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо. Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось. "Добра столько же, сколько прекрасна, – подумал он. – Какое очаровательное создание! " – Ну? – сказал Игнациус Вецель, смотря сурово на Мерси сквозь очки. – Довольны вы? И будете вы молчать? Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать. |
