Поежившись, Полин огляделась: все фонари вдоль аллеи уже горели мощным ровным светом.

— Вообще-то… Я и впрямь проголодалась. Согласна: пора отогреваться.

Когда они направлялись к выходу из парка, Полин сочла возможным взять Николаса под руку: в конце концов, она замерзла и имела полное право чуть-чуть прижаться к нему.

В маленьком китайском ресторанчике Николас напомнил Полин, что она собиралась заговорить его до дурноты, но вместо этого была вынуждена выслушивать его рассуждения о фильме. Полин охотно согласилась перехватить инициативу и, быстро взяв разгон, вскоре полетела, как с горы: уютная обстановка пробудила в ней кипучую словоохотливость. От долгих прогулок у нее устали ноги, уши заледенели от ветра — зато теперь, сидя на мягком диванчике, она с наслаждением ощущала, как к кончикам пальцев приливает блаженное тепло, вдыхала пряные ароматы и не столько уделяла внимание утке под сливовым соусом, сколько говорила и говорила. Она прыгала с темы на тему с невероятной легкостью: начав со своей нелюбви к импрессионистам, она переключилась на рассмотрение творчества Ван Гога, изложила собственную версию взаимоотношений Шопена и Жорж Санд, а заодно разъяснила свою позицию касательно проблем феминизма, после чего нельзя было не коснуться эволюции женских романов от Джейн Остин до Маргарет Этвуд. Только после закрытия этой животрепещущей темы ей удалось, наконец, разделаться с уткой.

Прилив красноречия не покинул Полин и в машине. Поскольку Николас больше даже не пытался открыть рот и только изредка кивал в знак того, что еще в состоянии воспринимать информацию, она с восторгом отозвалась о мюзиклах с участием Фреда Астера, поверхностно проанализировала свое необъяснимое пристрастие к космическим киносагам, в пух и прах раскритиковала популярные оркестровые переложения фортепианной классики. В заключение, Полин вознамерилась было напеть пару строк из хита Фредди Меркьюри, но благополучно передумала, увидев, что Николас явно близок к тому состоянию, которое овладело ее подружкой двадцать пять лет назад. Вероятно, попросив ее поговорить, он и не подозревал о последствиях просьбы и переоценил крепость своего вестибулярного аппарата.

— Николас, кажется, я вас заболтала. Вам еще не стало плохо?

— Нет, нет, что вы. Никогда в жизни не слышал ничего подобного. Говорить обо всем на свете и с такой скоростью… С какой же скоростью вы думаете?

— Издеваетесь?

— И не помышляю. Знаете, я иногда пытаюсь посмотреть какое нибудь телевизионное ток-шоу, но не могу. Насколько бы тема ни была интересна, люди, собравшиеся в студии, обсуждают ее настолько вяло и удручающе занудно, что слушать их, просто нет сил. Понимаете? Вы — вот кого стоит выпускать в телеэфир. Вы минут за сорок без учета рекламных пауз остроумно, познавательно, а главное, быстро рассказали бы зрителям обо всем на свете — музыке, живописи, литературе…

— Какой ужас… Я действительно так чудовищно болтлива?

— Действительно. И даже более того. — Николас, остановил машину у ее дома, повернулся вполоборота и окинул Полин уже знакомым насмешливым взглядом. — Но слушать вас чертовски приятно. Ведь шелесту волн, например, можно внимать бесконечно, он не надоедает и услаждает слух.

«Ключевые слова: «бесконечно» и «не надоедает», — подумала Полин, — если это намек, то глупо пропускать его мимо ушей. А даже если нет, я все равно сочту это высказывание, пронизанное типично мужским высокомерием, намеком».

— Помните, я говорила, что у меня есть диск с мелодиями тридцатых годов?

— Конечно. Вы еще собирались одолжить его мне.

— Так зачем ждать до следующей встречи? Вы можете подняться со мной и забрать диск прямо сейчас.