— Лучше это сделаю я. Вам так будет удобнее. Не возражаете?

Полин покачала головой. Николас положил ее ноги себе на колени, накрыл крупными ладонями сразу обе ступни и приступил к их бережному растиранию. На Полин снизошло сливочное блаженство, оно окутало ее и парализовало волю и разум. Привалившись к спинке дивана, она молча смотрела на Николаса из-под полуопущенных век: время замедлилось и забуксовало, секунды неспешно таяли, словно сахар в горячем кофе. Наконец Николас прервал процесс массажа, подался вперед, обхватил ее за талию и потянул к себе. Вначале последовала серия обжигающих прикосновений его губ, затем его пальцы осторожно повели предварительную поверхностную разведку.

— Полин… Серьги царапаются… Можно я их выну?

— Можно… — пролепетала Полин. Язык заплетался и не слушался.

Целый месяц Полин пребывала в уверенности, что в решающий момент поведет себя куда более свободно и энергично. Однако теперь она чувствовала себя куклой, сделанной из ваты: ее можно было хоть в узел связать, — ей хотелось лишь подчиняться и плавиться в его руках, действующих мягко, осмотрительно, но с безусловной подспудной уверенностью, что им все дозволится и простится. Где-то в глубине сознания пульсировал страх, что Николаса, мягко говоря, удивит ее аморфная беспомощность, граничащая с параличом: когда Николас целовал ее колено, она попыталась погладить его по волосам, но, к собственному ужасу, не сумела даже пошевелиться. Ее с легкостью вертели и распеленывали, как младенца, уже не спрашивая разрешения, а Полин продолжала пребывать в ступоре — неистовое влечение к этому человеку и эмоции, перехлестывающие через край, отчего-то обездвижили тело. Силы неожиданно вернулись, только когда он обнял ее, уже полностью распакованную, и аккуратно устроил ровно посередине дивана.

Все предыдущие поцелуи были слишком смазанными и безотчетными! Ей давно хотелось большего. Отчаянно вонзив острия ногтей в его спину, Полин впилась в приблизившиеся губы с яростью, чуть не кусая их. Она задыхалась, но не собиралась ни прерываться, ни ослаблять хватку. Ей вспомнилась парочка юных студентиков, целовавшихся сегодня в парке. «Нет, милые, — подумала Полин, — вам далеко до совершенства. Телятки… Мастерство приходит с опытом. И потом: разве в юности возможны по-настоящему сильные чувства? Разве вы, шустро перепихиваясь в своем кампусе после лекций, можете испытывать то, что сейчас испытываю я? Так-то, детки, — пожалуй, это вы должны мне завидовать!»

Полин босиком прошлепала из кухни в комнату с чашкой горячего зеленого чая, поставила ее перед Николасом и села рядом, запахнув коротенький шелковый халат.

— Спасибо, Полин. А себе?

— Я не люблю зеленый чай. Хочешь что-нибудь еще?

— Только одного: сядь поближе. Какие же у тебя потрясающие ноги. В жизни не видел большей красоты.

— Я уже вышла из того возраста, когда верят в сказки.

— Это, чистая правда. Я вообще не имею привычки врать: спроси моих подчиненных, обманывал ли я их хоть раз, когда обещал повышение по службе или внеочередной отпуск. Тебе стоит носить эти… как они называются… такие маленькие трикотажные платья-свитера с пояском на бедрах. Понимаешь? И обязательно насыщенного цвета: алого, синего или бордового, например.

— Гурман… И в таком виде я должна ходить на работу?

— Почему нет? Я обратил внимание на твои ноги в первый же день, когда ты у нас появилась. А уж когда ты полезла на стол… На это зрелище положительно стоило продавать билеты.

— А почему ты не дотронулся до меня?

— Знаешь, Полин, я никогда не любил фактуру этой синтетической ткани, из которой сделаны колготки: от прикосновения к ней меня передергивает.