Заварский шагнул ближе, «наган» в его руке качнулся и угрожающе поднялся. Небритое лицо исказила усмешка.

— Гробовский — пёс царский, сатрап, что давит народ. Его смерть — это воля эсеров, наш приговор! Мы, социалисты-революционеры, бьём тиранов, чтоб Русь проснулась! Он Анну взял, нас травил, как крыс. В поезде его не добил. Так теперь я здесь, чтоб закончить — за народ, за свободу!

— Свобода, говоришь? — ответил Иван Палыч, чтобы хоть как-то оттянуть время. — Это не свобода, когда кого хочешь можешь стрелять. Это беспредел. Гробовский, может, и пёс, но кто тебе дал право суд над ним вершить? Твои эсеры — это бомбы да пули, а народ твой за них в Сибирь пойдёт! Уходи пока не поздно. Пока Лаврентьев тебе руки не заломал.

— Лаврентьев? — хмыкнул Заварский. — Ещё один цепной пёс! Эсеры, доктор, не просто стреляют — мы жертвуем собой ради дела! Царь, его жандармы, как Гробовский, грабят мужика, травят интеллигенцию, давят волю! Наш террор — это глас народа, что восстанет! Гробовский должен умереть, чтоб другие боялись! Ты, доктор, не с ними — так что не мешай! Отдай его, или сам сгоришь с больницей!

А вот это было совсем плохо. Гореть второй раз в больнице не хотелось. Нужно было что-то срочно придумать.

— Отдать тебе Гробовского? Он мой пациент, а не твоя мишень. И насчет Анн ты лукавишь. Это твои эсеры Анну чуть под жандармов не подвели, а теперь ты её же в кандалы загонишь! Беги, пока можешь.

Заварский рассмеялся, его смех был хриплым, как воронье карканье.

— Ты должен быть с народом, доктор, а не с сатрапами! Последний раз, Иван Палыч, отдай его, или пеняй на себя! Не думай, что закрывшись в больнице, ты спасешься.

Доктор не стал утруждать себя ответом, вместо этого лихорадочно соображал, чем можно отбиваться в случае атаки. Шприцами закидать? Скальпелем отмахиваться? Смех!

— Ну что ж, дохтур, ты сделал свой выбор. Эсеры не прощают. Гробовский умрёт, и ты с ним, если не с нами! Народ восстанет, а мы — его меч!

Раздался выстрел. Пуля звякнула о стальной лист, которым кузнец оббил стену.

«Вот ведь! — отскочил в сторону доктор. — Не было счастья, да несчастье помогло!»

Если бы не этот лист, доктор бы уже валялся у окна с пулевым ранением — стены у больницы были чуть ли не из соломы вперемешку с глиной. Ремонт, который так вовремя сделали местные жители после пожара, сейчас выручал.

Заварский сплюнул в снег.

Тут же кто-то дернул ручку входной двери. Ага, спутники начали проверять. Но дверь была заперта изнутри — Аглая опередила бандитов.

— Закрыто! — крикнул один из них.

— Дохтур! — крикнул Заварский. — Открой дверь. По хорошему прошу.

— Сначала стреляешь — потом по хорошему просишь? — усмехнулся Иван Палыч.

«Совсем кукухой поехал! Видимо, была предрасположенность, а потом безнаказанная стрельба запустила механизм. Таким только одно место — в тюрьме».

Заварский обратился к кому-то из своих помощников.

— Спички где? Готовь.

— Больницу жечь? — испугано переспросил тот.

— Ради общего дела, щенок! Факел сделай. Живо!

Послышалась возня.

— Иван Палыч! — вскрикнула Аглая. — Подожгут ведь!

— Без паники! Сейчас что-нибудь придумаем.

Но как ни старался доктор, ничего придумать не смог и в операционной повисла гнетущая тишина. Было слышно, как на улице бегает помощник Заварского — ищет тряпки, которые сгодились бы для факела.

— А-а-к-х! — тишину порезал хриплый вздох и от неожиданности Аглая даже вскрикнула.