Санитарка послушно исполнила.

— Пульс… еле-еле…

— Подождать нужно, не сразу. Сейчас… Помоги лучше.

Он взял зажим, пальцы, скользкие от крови, сжали металл, и, задержав дыхание, Иван Палыч потянул. Пуля вышла с хлюпаньем, звякнув о поднос, но сосуд, задетый ею, брызнул кровью, и Гробовский, не смотря даже на наркоз, застонал, тело дёрнулось.

— Тампоны! — рявкнул доктор, слишком резко, но сейчас было не до любезностей. — И шёлк, иглу! Живее!

Аглая подала. Вновь проверила пульс.

— Иван Палыч, слабеет… Кофеин… ещё?

— Нет, — отрезал тот. — Нельзя сейчас! Сосуд зашиваю. Держи лампу выше. Посвети. Да, вот тут.

Здоровье у Гробовского было хорошее, видно по сосудам — хорошие сосуды, такие редко у кого встретишь. Зашивать — одно удовольствие. Стяжки ложатся хорошо. Через минуту швы были наложены. Кровь замедлилась, но лёгкое, пробитое пулей, всё ещё теряло воздух, и доктор, вновь промыв рану спиртом, укрепил дренаж, закрепив трубку бинтами.

Аглая утерла Ивану Палычу пот со лба.

Так, теперь зашить саму рану, перебинтовать.

Довольный собой, доктор отошёл от стола. Руки, липкие от крови, дрожали, а халат тяжелел от пота.

Аглая, глядя на Гробовского, шепнула:

— Иван Палыч… вы… вытащили? Он… жив?

Доктор кивнул.

— Жив, Аглаюшка. Что подлецу сделается? Пуля вышла, сосуды зашиты, лёгкое дышит. Но он слаб, крови много потерял. Отправь телеграмму в город. В госпиталь, срочно. И Лаврентьеву сообщи — Заварский сбежал, пусть ищут. Впрочем, я сам. На мотоцикле быстрее будет.

Иван Палыч снял халат, глаза щипало от усталости. Он взглянул на Гробовского, чья грудь теперь вздымалась ровнее, но лицо оставалось серым, как снег за окном. Кофеин подействовал, пульс, хоть и слабый, держался, и дренажная трубка, булькая, выводила воздух. Операция удалась, но доктор знал: это лишь отсрочка. Без госпиталя, без крови, без должного восстановления все его старания окажутся напрасными.

Он повернулся к Аглае.

— Перевяжи его повторно как только очнется, — сказал он. — Бинты туго накладывай, но не дави на саму трубку. И следи за пульсом. Я в город — нужно обо всем доложить как можно скорее.

Но в город съездить, как оказалось, было не суждено.

Доктор стягивал перчатки и надевал уже пальто, как вдруг за окном раздался голос — резкий, хриплый, знакомый.

— Дохтур!

Доктор замер, сердце ёкнуло. Заварский. Без сомнения, это было он.

— Господин дохтур! — насмешливый нарочито-издевательский тон. — Дохтур! Выходи, не прячься! Знаю, ты там!

Аглая ахнула, её глаза округлились, и она схватила доктора за рукав, шепча:

— Иван Палыч, не ходите! Это он… Заварский… Вернулся! Убьёт!

— Успокойся, Аглая. Я и не собирался выходить. Ты это, знаешь что, запри пока лучше все двери, от греха подальше.

Та убежала.

Иван Палыч подошел ближе к окну, но высовываться не стал — не хотелось схлопотать пулю. Глянул. Заварский вместе со своими студентами. Стоят. Открыто, дерзко, прямо посреди улицы. В руках — револьвер, видимо тот самый, которым ранили Гробовского. Крикнул:

— Заварский, чего тебе надо? Зачем пришёл?

— Дохтур, а разве не догадываешься? Знаю, что ищейка эта Гробовский у тебя в палате лежит. Вот за ним и пришел.

— Не получишь. Иди, пока полиция не пришла.

— Ты меня полицией не пугай, — рявкнул тот. И вновь тем же издевательским добрым голоском продолжил: — Дохтур, ну ты чего? Вроде же вместе чай пили у Анны Львовны, вместе правильные книжки читали. А теперь вон как — ты там, а я тут.