Пару раз Лаврентий задумывался: не попросить ли у Андрея сарацинскую пленницу, чтобы ходила за Натальей, но все как-то язык не поворачивался. Человек при смерти, а его об одолжениях просят. Лучше потом самим кого-нибудь подыскать. Сирот на свете много.

В лесу было куда темнее, чем на берегу Волхова, но Наташа храбро ступила вслед за Сольмирой на узкую тропинку. Деревья почти тотчас сомкнулись у них за спиной. Как будто пошли женщины в темную комнату и закрыли двери. В небе между высокими кронами деревьев начали уже зажигаться звезды. Они казались далекими, как будто Наташа смотрела на них из колодца. Там, на небе, шла своя жизнь, медленная и торжественная. И Наташа, шагая вслед за своей провожатой, думала об этом совершенно как князь Андрей Болконский на Аустерлицком поле.

Князь Андрей! Наташа!

Гвэрлум неожиданно вздрогнула, таким таинственным и даже роковым показалось ей вдруг это совпадение имен. Как Наташа Ростова пыталась спасти князя Андрея, уходящего от нее, от людского мира, от суеты и шума — в небытие, так и она, Гвэрлум, сейчас попробует сделать то же самое… «Господи! — взмолилась Наташа, поглядывая на звезды. — Позволь мне сделать это доброе дело!»

Сольмира как будто почувствовала обращение своей спутницы к Богу, потому что обернулась в тот же миг и сверкнула глазами.

— Скоро придем, — обещала она, улыбаясь. — Скоро ты познакомишься с Пожегой… Она тебя научит всему.

Наташа слабо улыбнулась в ответ.

Может быть, то, что она замыслила, — нехорошо? Но из художественной литературы Наташа Фирсова твердо усвоила: церковные запреты на травничество и ведовство — пережиток и суеверие, а сами травники — народные лекари, которые, вопреки всяким запретам, спасали людей.

В голове у Гвэрлум рисовались картинки: раненый воин в полотняной рубахе, прекрасная босая девушка с распущенными волосами находит его где-нибудь на болотах, куда он сумел уйти от врагов; затем — долгое исцеление от ран, ароматные травы, тихое кипение воды в очаге, женские руки, ласково трогающие воспаленные виски молодого мужчины… Ну и, конечно, любовь. Невозможная, но преодолевающая все преграды.

Гвэрлум сама не заметила, как начала мурлыкать эту песенку. Сольмира опять оглянулась, однако куда менее сердито. Петь Наташа не умела. Голос у нее имелся, зато слухи — никакого. Она просто бормотала под нос знакомые стихи и воображала мелодию — пение Эльвэнильдо звучало у нее в ушах.

— Пришли, — сказала вдруг Сольмира и остановилась.

Остановилась и Наташа. Она ровным счетом ничего впереди не видела. Ровные ряды деревьев, темные ветви, словно руки, протянутые вперед с угрозой… Затем лунный луч упал на лес и высветил небольшую поляну, посреди которой стояла маленькая хижина. Она была сплетена из ветвей и покрыта соломой.

«Интересно, каково здесь зимой?» — подумал, Гвэрлум, содрогаясь. Зимы в Ленинградской области трудные, холодные, снежные. И это — сейчас, когда на всей планете глобальное потепление. А в шестнадцатом веке? Ужас!

Сольмира расставила ноги пошире и завела негромкую песню. И это странное, горловое пение так разительно отличалось от мелодичных песенок, что исполняют в фильмах прекрасные целительницы, что Наташу дрожь пробрала.

На долгой тонкой ноте тянула Сольмира что-то страшное, варварское, невероятно древнее. Перед Гвэрлум как будто распахнулась тысячелетняя бездна, и оттуда глянули горящие красные глаза прабожеств, тех, которым приносили человеческие жертвы…

Затем пение оборвалось.