Наташа сама не поняла, как это получилось: перед ней и Сольмирой неожиданно оказалась старая женщина. Она была высока ростом, держалась прямо; костлявые загорелые руки обнажены выше локтя. Что-то в облике старухи было «не так». Если бы Наташа получше знала обычаи, то поняла бы с первого взгляда: не так было абсолютно все. Старая женщина была одета как юная, незамужняя девушка. Седые волосы, потускневшие, как будто покрытые пылью долгих прожитых лет, она носила распущенными. Одежда подчеркивала формы ее тела. Приглядевшись, Наташа вдруг с ужасом поняла, что на старухе свадебное платье.

Пожега поглядела на своих гостей, легонько покачивая головой. Сольмира молча склонилась перед ней и вдруг упала ей в ноги. Лежа на земле лицом вниз, она подняла руку и потянула Наташу за подол. Поклонилась и Наташа. Становиться перед бабкой на колени ей не хотелось, однако вспомнились фильмы: положено кланяться учителю и говорить что-то вроде «побей, но выучи».

И Фирсова наклонила гордую голову.

Старуха молчала довольно долго. Наконец раздался ее голос, резкий, сильный:

— Для чего пришли?

— Говори, — прошептала Сольмира. — Твое время!

Гвэрлум чуть подняла лицо, чтобы лучше видеть, какую реакцию вызовут ее слова у старой ведуньи, и произнесла:

— Я хочу научиться целить людей травами…

Старуха откинула голову назад и расхохоталась. Она смеялась громко, хрипло, как старый пират из мультфильма. Только в отличие от мультяшного пирата старуха была жутковатой на самом деле.

И Гвэрлум услышала в ее смехе то, чего не слышала никогда прежде: безусловную, безграничную силу. Эта старая женщина, живущая в лесной глуши, обладала огромной властью над людьми — над живыми точно, а может быть, и над мертвыми. На ролевых играх Гвэрлум доводилось встречаться с «великими магами», вроде Мерлина, но все они играли, более или менее искусно. А Пожега не играла. Она наверняка даже не знала, что бывает такая вещь, как игра. Она была.

— Встань, — велела Пожега. — Тебе Сольмира рассказала?

— Да, — ответила Гвэрлум, поднимаясь и выпрямляя пишу с достоинством.

— Ну, и что она тебе рассказала? — продолжала допрос Пожега.

— Что ты можешь научить меня пользоваться травами… Госпожа Пожега! — выпалила Гвэрлум (вот где ролевой опыт пригодился!) — Много лет мечтаю я о власти над людьми. Такой, чтобы пользоваться ею во благо и никогда — во зло. Клянусь, никогда не стану я применять знания ради вреда…

— А кто от тебя требует? — перебила Пожега. — Кому это надо, чтобы ты никому не причиняла вреда? Кто ты такая, а?

— Я… не знаю, — отозвалась Наташа. — Женщина, — добавила она.

— Немногое это меняет, — отозвалась Пожега. — Могла бы быть и мужчиной. Мне это все равно. Хотеславец! — Она повернулась к избушке и пронзительно свистнула сквозь зубы. От такого посвиста «соловьего» впрямь травушкам-муравушкам осыпаться. У Наташи заложило в ушах. Она даже поморщилась.

Из избушки выступил, сильно хромая, мальчик-подросток. Подпрыгивая на каждом шагу и сильно тряся головой, он приблизился к старухе и остановился шагах в трех.

— Звали, тетенька? — осведомился он тонким, пронзительным голосом.

— Посмотри на них! — велела Пожега.

Мальчик уставился на Гвэрлум. Ей стало совсем не по себе. В лунном свете полудетское лицо казалось дьявольским. Что-то в нем было нечеловеческое. Хотя — что? Таких мальчиков любили снимать советские кинематографисты в середине восьмидесятых. Обычно таковые юноши изображали типично славянского ребенка: гражданская ли война, Великая ли Отечественная, а то и мирные будни где-нибудь в колхозе.