— Отличная идея! — пробормотала Гвэрлум. — Как раз дли преступника.

— В каком смысле? — удивился Лавр. — Соловки — место святое. На Анзере скроешься, заодно и Бога узнаешь, Наташа. Это — дело великое.

— Она в том смысле, — вмешался Харузин, — что в двадцатом веке на Соловецких островах была самая страшная тюрьма в России. И отправляли туда не злодеев, убийц там и воров, а честных людей. И даже, кажется, несколько святых.

— Пострадать на святом месте за святое дело — что может быть лучше? — ответил Лавр. — Только это, боюсь, пока что не про нас… Торопись, Наташа, времени мало.

— А мне не влетит, что я в мужской одежде? — спросила Гвэрлум. — Ну, как Жанна д'Арк… Ее ведь за это сожгли. Что она штаны носила вместо юбки.

— Ее за политику сожгли, — рассердился Эльвэнильдо. — За то, что она Орлеан взяла и своего милого дофина короновала. А штаны — это так, ей дело шили. И тебя, дорогая Гвэрлум, сожгут именно за то, что боярина отравила, а вовсе не за какие-то штаны.

— Ой, ну что ты говоришь! — Гвэрлум разрыдалась, сильно тряся головой.

— Хватит! — прикрикнул Лавр. — Уходи, быстро! Мы здесь пока попробуем дело объяснить. Через год вернешься. Если раньше не получится.

— А если я помру по дороге? — жалобно спросила Ната ша. — Кругом ведь разбойники и стихийные бедствия… Осень. Скоро ведь холода настанут — а тут без крова… У меня каждый год в ноябре грипп начинается, уже много лет…

Ужас содеянного немного отпустил Гвэрлум, острая, до судорог, жалость к погибшему тоже отступила на второй план — теперь ей было невероятно жаль самое себя.

Как она будет одна, в чужом, жестоком мире?

— Везде Бог и Божьи люди, — отозвался Лавр. — Лучше не теряй времени. Ты ведь виновата, Наташа.

Авдей пошевелился на полу и жалобно вздохнул. Все трое посмотрели на него.

— Ладно, попрошу Недельку с тобой пойти, — смягчился Лавр. — Авось согласится старик. Он тебе поможет.

* * *

Авдей пришел в себя только к вечеру. Сперва недоуменно моргал, оглядываясь по сторонам и соображая: отчего он на полу проспал целый день и почему голова у него так болит. И главное — пытался он вспомнить, откуда взялась нестерпимая боль в груди.

А после разом навалилось на него воспоминание, и застонал он в голос.

— Андрей!..

Боярин, уже обряженный, лежал на столе. Две монашки в головах монотонно читали Псалтирь. В доме горели лампады, тихо, печально помаргивали золотые нимбы на иконах. Сильно пахло ладаном.

Авдей поднялся, потирая виски. Волоколамский инок ударил его по голове — представить себе немыслимо! И однако это было так. Для чего?

А вот для чего — чтобы замолчал! Чтобы никому не говорил, от чего помер Андрей Палицкий! Так ведь не будет этого… Никто не заткнет Авдею рта, ни угрозами, ни мольбами. Почему только не убили его вместе с Андреем? Куда вот теперь пойти Авдею?

Ответ созрел почти сразу. В царский приказ, к дьяку. Сообщить обо всем, что видел, добавить подозрения… Пусть схватят ведьму. Она ведь еще кого-нибудь может извести.

Боже, Боже, как тяжело! Авдей обхватил голову руками, зашатался, точно раненый медведь. Приблизился к Палицкому, поглядел на него в последний раз, поцеловал в лоб и руки и незаметно выскользнул из дома близнецов.

Глава восьмая

Назар Колупаев

Дьяка из царского приказа звали Назар Колупаев, Это был высокий, статный человек, рыжеволосый, с дерзким красивым лицом.