И Геш тоже напоминал Кельма. Ивик думала, что Кельм ведь после того, как с ним все случилось, тоже был в санатории, даже может быть, прямо в этом (точно она не знала), вот так же, как Геш. И почти в этом возрасте.

 Человек похож на роман, думала Ивик, бродя по ровным аллеям недавно разбитого парка, вглядываясь с высоты в морскую даль, отдыхая в ажурных беседках. Человек    это история; это неповторимый узор мысли и чувства; иногда чувство в нем преобладает над идеологией и сюжетом, иногда преобладает идеология и мысли, иногда    сюжет. Ты читаешь эту книгу, сочувствуешь, отвергаешь, соглашаешься, наслаждаешься красотой, испытываешь стыд за неудачные места. Но редко, очень редко ты в эту книгу    влюбляешься.

 Она захватывает тебя так, что хочется свою жизнь вложить в ее страницы. Перестроить свою жизнь в соответствии с идеями автора, с его пожеланиями и мечтами. Быть с ней единым целым    так же вот верующий влюбляется в Евангелие.

 Ты веришь этой книге.

 Ты живешь ею.

А потом интерес проходит. Как правило. В мире много книг, много интересных сюжетов. Хорошо еще, если ты не успел вложить в книгу слишком много, если она не так уж сильно изменила твою жизнь    в противном случае ее, ни в чем не повинную, можно и возненавидеть.

И все же человек    не книга. Книге все равно, а человеку   больно. С ним связывает другое    присяга, обет, обязательства, верность. Как там сказала Кейта про Марка: "для тебя любовь    присяга, для него    чувство".

 Ивик любила вечерние посиделки. Она мало говорила    всегда как то стеснялась выставлять свою личность, свое вообще    напоказ. Ей нравилось слушать других. Они рассказывали о своей жизни, о войне и смерти, о семьях. Все это было похоже на жизнь Ивик. Она была среди них    своей. Сколько лет прошло, думалось ей, даже десятилетий, сколько пришлось мучиться, прежде чем пришло наконец это чувство, для многих естественное с рождения. Это мои люди. Моя Родина. Я такая же, как они, и как это прекрасно. Я люблю их. Я для них    своя.

 Двое здесь даже знали Ивик как писателя, и это было особенно приятно. Ее книгу читала Шани, подтянутая красавица гэйна, возрастом уже за 50. И Линс ее читал и одобрил. Вообще роман "Господь живых", как оказалось, был для Ивик некоей ступенью. А она то и не знала. Ей книга казалась не лучше других, более ранних    просто ее напечатали отдельным тиражом, и наверное, дело было в сюжете, который неизменно интересовал дейтринов. О цене, которую заплатила Ивик, чтобы написать эту книгу    не знал никто. Ивик этого не рассказывала даже Кейте. Слишком уж бредовые события. Если бы это была фантазия, сон или видение    рассказала бы.Но Ивик то знала, что видела будущее    на самом деле. Это невозможно, согласно научным представлениям просто невероятно    но она верила, что это так.

 Мало того, тот фантастический прорыв заронил в душу Ивик новое зернышко    рано или поздно из него поднимется другой роман, и это она уже понимала, и думала об этом.

 Мирим разлил по стаканчикам "варенку"   берется обыкновенная шеманка и разводится перебродившим сладким соком. С нормальным спиртным в санатории был напряг    брали в распределителе в поселке за скальным хребтом; но там обычно давали только одну бутылку в руки.

  Ну давайте за мир!

 Ивик опрокинула стаканчик, мерзкая на вкус бурда в желудке взорвалась приятным теплом. Мысленно она перевела тост на русский и сразу вспомнила: "мундир из дыр да мундир мой до дыр.