— Это понятно каждому умному человеку, что, унизив Фивы, он унизит египтян и их богов. А тогда ни о каком соединении народов, о котором он так мечтает, нечего и говорить.

— Подмена царского письма ничего нам не дала. И он дал мне небольшие силы, чтобы я не мог примерно наказать зарвавшихся фиванцев.

— Князь, я скажу тебе правду, и не стану притворяться. Если у нас есть наследник, что мыслит, так же, как и большинство князей и военачальников гиксов, то почему не поступить проще?

— Тихо, — голос князя понизился. — Не стоит произносить такие слова столь опрометчиво, друг мой. Это уже государственный заговор.

— Я уже говорил тебе это и раньше, князь. И ты тогда не дал мне прямого ответа. Но то, что делает наш царь, есть заговор против нашего народа и наших богов!

— Может и так, но судить царя могут лишь боги, а нас с тобой может судить царь. Не забывай об этом Якубхер. Да и зачем действовать столь грубо и примитивно? Мы возьмем пример с нашего государя и станем делать все вроде бы и по его приказу, но и по-своему. Но это потом, друг мой. Потом! После моей победы! Сначала стоит обсудить план сражения.

— Ударим по врагу вот и весь план. Или ты сомневаешься в наших колесницах, князь?

— Ты хочешь сказать без пехоты? — князь посмотрел на друга. Он и сам был такого же мнения.

— Станем мы разве ждать пехотинцев? Пока они подойдут, мы три раза сумеем разгромить фиванцев.

— Я склоняюсь к такому решению, Якубхер. Хотя ливийская пехота нам бы не помешала. Это отличные солдаты и издавна сражались с египтянами.

— Ты знаешь, князь, мое отношение к наемникам. Они не сражаются за честь великого гика, а только за плату. Я бы понадеялся на наших стрелков из лука, что идут на кораблях. Но они понадобятся, если мы не сумеем смести врага колесницами с первого натиска.

Пехотные полки действительно задержались в пути и заметно отстали от колесниц. Приказы Нубти-Сета поторопиться не помогали, ибо командиры не могли их выполнить физически. Солдаты ливийского корпуса и так начали роптать, а это недовольство могло перекинуться и на другие части, и из него мог произойти бунт, совершенно не нужный перед сражением с Фивами.

Лагерь наемников ливийского корпуса.

— Эй ты! — солдаты грубо окликнули Эбану. — Стоять! Чего здесь шатаешься? Кто такой?

Эбана остановился и низко поклонился воинам. На них были только набедренные юбки и широкие кожаные пояса, к которым крепились кинжалы и мечи. В руках воины держали копья и щиты. Ни шлемов, ни иных доспехов у них не было.

«Вооружены по старинке, — мелькнула мысль в голове у воина. — Но по могучим торсам сразу видно опытных солдат, привыкших к оружию».

— Ты почему здесь шатаешься?

— Я слуга ливийского купца, который стоит в той деревеньке. Он ваш соотечественник и желает двигаться за вашим корпусом. С вами ему будет легче торговать после победы.

— И он приказал тебе здесь шататься?

— Да, господин. Он желает получить разрешение вашего командира отправиться вслед за вами. Я должен передать ему, где ваш командир может принять его.

— И ты считаешь, египетское чучело, что твоему купцу все можно? — усмехнулся один из солдат.

— Но он ливиец, — смиренно сказал Эбана. — У него приготовлено для воинов отличное пиво.

— Пиво? — воин сразу «подобрел». — Хорошо бы выпить пива, а то брюхо распирает от воды.