От его смеха в животе все сжимается.

— Служение означает скорее «помощь другим людям», — Себастьян тоже делает кавычки пальцами, — а не, — снова кавычки, — «починить крутую лодку отца», но допустим.

Ни фига себе, он меня передразнивает. Я показываю на мусор, горой валяющийся на брезенте.

— Видишь этот кошмар? Не особенно круто.

Себастьян оглядывает бок лодки.

— Ага, продолжай себя в этом убеждать.

Сев на корточки, я оказываюсь в нескольких сантиметрах от его лица.

— Ну а ты что тут делаешь?

— Я работаю репетитором неподалеку. Решил зайти.

— То есть ты учишься в универе, пишешь книгу, работаешь помощником учителя, да еще и репетитором? Я точно лентяй.

— Не забудь про церковные мероприятия и служение, — сделав шаг назад, Себастьян с горящими щеками отводит взгляд. — Но на самом деле я не был поблизости.

Моему мозгу требуется некоторое время, чтобы из точки А добраться до точки Б, а когда приходит понимание — он приехал сюда специально ради меня! — я чуть не спрыгиваю вниз и не заключаю его в объятия.

Но, конечно же, останавливаю себя. Я вижу, как Себастьян сжимает руль и что ему не совсем комфортно от собственного признания, и во мне расцветает надежда. Вот так мы сами себя и выдаем: еле заметным дискомфортом и другими реакциями, которые не можем скрыть. Отчасти поэтому и страшно жить здесь, имея мои сексуальные предпочтения, о которых известно только за закрытыми дверями. На людях я могу выдать себя движением губ в ответ на слово «пидор», или если посмотрю на кого-нибудь слишком долго, или обнимусь с парнем, сделав это как-нибудь неправильно.

Или буду нервничать, только потому что решил зайти в гости. Как Себастьян.

Возможно, я всего лишь проецирую и выдаю желаемое за действительное, но все равно хочу спуститься вниз и, мягко отцепив от руля его руки, просто держать их в своих ладонях.

Но вместо этого решаю пошутить:

— Не думай, будто я не заметил: ты промолчал, когда я назвал себя лентяем.

Его плечи заметно расслабляются, и Себастьян отпускает руль.

— Я не имел в виду ничего такого, просто…

— Тогда можешь перестать меня донимать и подняться сюда, чтобы помочь.

Он кладет велосипед на траву, снимает куртку и удивительно легко запрыгивает на прицеп, а потом и палубу лодки.

— Сейчас я покажу тебе, что значит служить людям.

Меня так и тянет пошутить насчет служения, но предпочитаю отмолчаться.

Поставив руки на пояс, Себастьян оглядывается по сторонам.

— Что тут нужно сделать?

— Надо вытащить сиденья и оторвать старое напольное покрытие. О, и отскрести клей. Спорим, ты уже пожалел, что такой хороший и отзывчивый человек, — я даю ему свои перчатки и несколько секунд просто смотрю на Себастьяна. Одежда на нем сидит просто идеально — ни одной складочки, ни единой пылинки. Еще недавно он явно был на солнце, потому что кожа покрыта легким загаром.

— Не нужно мне отдавать свои, — говорит Себастьян и протягивает перчатки мне назад.

— В гараже есть еще.

Себастьян кивает, и я спрыгиваю вниз, после чего, отдышавшись секунду, не спеша иду в гараж и возвращаюсь обратно к лодке. Если бы я внял маминому совету, то вот она — идеальная возможность поговорить о границах и о том, что он знает обо мне то, чего не знает больше никто. И что между нами ничего не будет.

Скоро, говорю я себе. Скоро я ему все скажу. Наверное.

Нам удается вытащить еще одно переднее сиденье вместе со скамейкой. Сейчас на улице точно больше пятнадцати градусов — рекордно много для этого времени года — и к моменту, как расправились с покрытием, мы оба вспотели.