|
Открыв глаза, Макси сказала: – Отец никогда не говорил со мной о своем здоровье. Ему была отвратительна всякая мысль о слабости. Покончить с собой, зная, что я тут же получу наследство, а он избавится от медленной мучительной смерти – это так на него похоже. Я сама бы об этом догадалась, если бы не была поглощена своим горем. – Она полувсхлипнула полуусмехнулась. – А что он и под конец сплоховал – это тоже так похоже на Макса. Без меня он был как без рук. – Бывает, что о самом важном труднее всего догадаться. Глубоко обрадованный тем, что Макси опять в состоянии шутить, Робин отпустил ее руки, поднялся с коленей и присел на край письменного стола. Теперь, когда она пришла в себя, он опять ощутил всю ее притягательность. Стараясь отвлечься от этих мыслей, он спросил, глядя на горящий табак: – В этом скрывается какой то особый смысл? – Индейцы считают табак священным.! Его жгут, когда хотят, чтобы табачный дым донес их молитвы и желания до духов. Робин, как он уже говорил, верил в целесообразность принесения жертв богам удачи. Он взял из коробочки щепотку табаку и бросил ее на горящую горку. – Какое желание ты загадал? – спросила Макси. – Если я тебе скажу, это не помешает его осуществлению? Макси улыбнулась. – По моему, это не играет роли. Еще минуту назад Робин говорил себе, что сейчас не время требовать от нее окончательного ответа. Но, увидев ее неотразимую улыбку, он махнул рукой на осторожность. – Я загадал, чтобы ты вышла за меня замуж. Макси посерьезнела и откинулась в кресле, потуже запахнув вокруг себя его куртку. От нее исходил слабый знакомый запах. – Это опасная привычка – предлагать мне выйти за тебя замуж. А что, если я возьму и соглашусь? – Я только об этом и мечтаю, – серьезно ответил Робин. Макси вздохнула и опустила глаза. Можно было избегать этого разговора, пока вопрос о смерти ее отца оставался нерешенным. Но больше у нее не было предлога отказывать Робину в окончательном ответе. Она подняла голову и испытующе посмотрела на Робина. Он был так близко, что до него можно было дотронуться рукой, но непроходимая пропасть лежала между ней и этим человеком с яркой внешностью, небрежной уверенностью в себе, врожденной аристократической элегантностью. – Мы слишком разные, Робин. Я – дочь безалаберного книготорговца и женщины, которую у тебя в стране считают дикаркой. А за тобой – поколения богатства, хорошего воспитания и привилегий. – Макси старалась говорить ровным голосом, словно ее решение было очевидно. – Сейчас ты хочешь на мне жениться, но пройдет время, и ты об этом наверняка пожалеешь. – А ты пожалеешь? – тихо спросил он. – Конечно, пожалею, если увижу, что ты жалеешь, – ответила она и вдруг поняла, что в этих простых словах заключается суть стоящей перед ней дилеммы. Любя его так сильно, она не вынесет сознания, что он сожалеет о женитьбе на ней. Как бы тщательно он ни скрывал это сожаление под маской вежливости и обаяния, она все равно догадается. – Ты ошибаешься, Макси. Разница между нами поверхностная, но у нас много общего в главном. Мы оба чужие среди своих. Ты – потому что в тебе течет смешанная кровь, и ты по настоящему не принадлежишь ни к миру отца, ни к миру матери. Я немного понимаю, каково это, потому что, несмотря на богатство, привилегии и вереницу высокородных предков, мне, как и тебе, не было места в моем мире. Может быть, все сложилось бы иначе, если бы у меня была мать, или если бы отец не питал ко мне такого отвращения. – Робин иронично усмехнулся. – Но скорей всего я был бы чужим, даже если бы моя мать не умерла. Почти в каждом поколении Андервиллей рождалась паршивая овца, и мои воспитатели уверились, что я одна из них, еще до того, как я начал ходить. |
