|
Желание исчезло, словно его и не было. Секунду она цеплялась за спасительную мысль: может, я ослышалась? Но даже в порыве страсти она не могла лгать себе. – Я не Мэгги, я Макси, – четко произнесла она, Робин вздрогнул и открыл глаза. Они были так близко, что Макси увидела в их лазурной глубине потрясение, почти ужас. Секунду он не шевелился, потом скатился с нее и сбросил одеяло. Но, когда попытался встать, ноги подкосились и он чуть не упал. Он сел на край постели, оперся локтями о колени и закрыл лицо руками. – Боже мой! Прости меня, Макси. Я этого не хотел, – прохрипел он. Его всего трясло. Бог ведает, какие муки его терзали, но Макси было ясно, что дело было не просто в неудовлетворенном желании. Сама похолодевшая от пережитого и бесконечно несчастная, Макси села в постели "И попыталась унять смятение в уме и еще не остывший огонь в крови. «Какая же я дура!» – с отчаянием думала она. Поборов инстинктивную безрассудную ярость, она сказала: – Вы ни в чем не виноваты. Вините, если хотите, постель. – И, сама презирая себя за ревность, язвительно добавила: – Вам бы хотелось, чтобы это была Мэгги? Мышцы на спине Робина четко обрисовались под светлой кожей. После долгого мучительного молчания он произнес, не отнимая рук от лица: – Есть вопросы, которые не следует задавать. А если их задают, на них не нужно отвечать. Макси вспыхнула от унижения и сознания, что сделала еще одну глупость, но продолжала упорствовать: – Не нужно или невозможно? Робин поднял голову. На его лице не осталось и следа обычной блистательной фривольности, так хорошо скрывавшей его внутреннюю сущность. Оно выражало только муку. – Наверное, невозможно. Он встал, подошел к окну и стал смотреть в туманную даль. Он был изящно сложен, но в переливавшихся под светлой кожей спины мышцах было что то от ленивой мощи пумы. Если бы он не спал, если бы он хотел ее, Макси, вся эта мужская красота была бы сейчас у нее в объятиях. Они лежали бы, обнаженные, в постели и любили бы друг друга в предрассветном полумраке. Стараясь загнать поглубже острое чувство потери, Макси тихо спросила: – Это на Мэгги вы хотели жениться? – Да, – устало выдохнул он. – Мы много лет были друзьями, любовниками, сообщниками. Сообщниками? В чем? Но сейчас Макси не хотела об этом думать. – Она умерла? Робин покачал головой. – Вовсе нет. Она счастлива в браке с человеком, который в состоянии дать ей гораздо больше, чем я. Макси возненавидела отсутствующую Мэгги. Женщина, способная променять такого человека на более богатого, недостойна, чтобы о ней так горевали. Она бы так и сказала, если бы слова могли утешить Робина, но в сердечных делах нет места логике. Кроме того, Мэгги, возможно, искала не столько богатства, сколько надежности. Макси сама хотела прочности и уверенности в будущем, и ей легко было понять Мэгги. Жизнь с Робином, может быть, и очень интересна, но ни о какой прочности и уверенности в завтрашнем дне не может быть и речи. В комнате становилось все светлее, и Макси разглядела на спине Робина какие то параллельные полосы. Она не сразу поняла, что это следы кнута. У нее сжалось сердце: какая нерассказанная история скрывалась за этими страшными шрамами? Но шрамы давно зажили, и тут она уже ничем не может ему помочь. Другое дело мурашки, которые выступили на его коже. Он просто замерз Макси встала и взяла со стула высохшую рубашку Робина. Накинув ее на плечи, она отчетливо произнесла: – Ваша Мэгги – последняя дура. Робин повернул голову и посмотрел на нее с едва заметной улыбкой. Он натянул рубаху, обнял Макси за плечи и прижал ее к себе: – Нет, она не дура, но спасибо за моральную поддержку. Сорочка почти не защищала Макси от холода, и она прижалась к Робину, обняв его за талию. |
