|
Какой абсурд! – Вы прекрасно знаете, что колонка Мартина Хэллама для меня не больше, чем шутка, – с раздражением продолжала она. – Я никогда не относилась к ней серьезно, а уж последние пять лет – в особенности. И вы отлично знаете, что для меня по‑настоящему важна только моя работа как К.‑С. Миллер. Балы дебютанток и ужины в «Тур д'Аржан», как вы выразились, – это то, чем я иногда занимаюсь, чтобы провести время, по привычке, и для того, чтобы продолжать колонку Хэллама. Я не продаю свою душу за этот образ жизни. – Она прекрасно понимала, что лжет.
– Не уверен, что это правда, но даже если так, то рано или поздно вы все равно обнаружите, что приходится платить – или душой, или карьерой. – Не драматизируйте. – Я не драматизирую. Просто говорю откровенно. И беспокоюсь за вас. – Ну так не беспокойтесь. По крайней мере по этому поводу. Вы знаете, как я должна поступать, знаете, чего от меня ждут. Невозможно разделаться с многовековой родословной, просидев несколько лет за пишущей машинкой. Кроме того, многие пишущие люди работают под псевдонимами. – Да, но они не живут под псевдонимами. И я не согласен с вами относительно родословной. Вы правы в том смысле, что с традициями предков и впрямь не разделаешься за несколько лет. Традиции можно изменить лишь резко, внезапно, путем кровавой революции. – Не думаю, что это необходимо. – А точнее, не думаете, что это «благородно», не так ли? Вы правы, это неблагородно. Революции не бывают благородными, а перемены – легкими. Мне начинает казаться, что вам самой будет полезно прочитать книгу Джонса, По‑своему вы тоже в темнице почти тридцать лет. – Он заглянул ей в глаза, и голос его смягчился. – Кизия, неужели вам нравится эта жизнь? Жизнь, которая лишает вас счастья? – Дело не в этом. К тому же бывают ситуации, когда нет выбора. – Она отвела взгляд, одновременно раздраженная и обиженная. – Вот именно об этом мы и говорим. Выбор есть всегда. – Разве сама она этого не знала? – Вы собираетесь ломать себе жизнь ради какого‑то дурацкого «долга», только для того, чтобы угодить опекуну, из‑под влияния которого вы уже лет десять как вышли? Хотите порадовать родителей, которых уже двадцать лет нет в живых? Почему заставляете себя? Почему? Потому что они умерли? Бога ради, вы в этом не повинны, и времена к тому же изменились. Да и вы сами изменились. Или вы хотите оправдать ожидания молодого человека, с которым помолвлены? Если причина в нем, то, вероятно, наступит время, когда вам придется выбирать между ним и работой, и лучше, чтобы вы уже сейчас отдавали себе в этом отчет. Какой молодой человек? Уит. Смешно. И почему Симпсон решил сейчас обо всем этом говорить? Ни о чем таком раньше не было и речи. Почему именно сейчас? – Если вы имеете в виду Уитни Хэйуорта, то я с ним не помолвлена и не собираюсь. Самое большее, что я могу из‑за него стерпеть, – это скуку в течение вечера. Так что по этому поводу вы беспокоитесь напрасно. – Рад слышать. Тогда в чем дело, Кизия? Зачем нужна двойная жизнь? Она глубоко вздохнула и посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. – Потому что каким‑то образом им удалось внушить мне, что если даже на минуту вы уроните чашу Святого Грааля или отставите ее в сторону на один день, то рухнет целый мир и вы будете в этом виновны. – Позвольте открыть вам великую тайну – мир не рухнет. С миром ничего не случится. К вам не явятся призраки родителей, а ваш опекун не наложит на себя руки. Живите для себя, Кизия. Вы должны жить настоящей жизнью. Сколько можно лгать? – Разве псевдоним – ложь? – Слабая защита, и Кизия сама это понимала. |
