|
--Какая высокопарная фраза! И надеюсь, Мария, что вполне лицемерная. --Не вполне, -- возразила она. -- И уж вовсе не в том смысле, какой ты в нее вкладываешь. --Мойков осчастливлен твоей водкой, -- сообщил я._ Правда, одну бутылку уже выпила графиня. Но остальные он успел припрятать. У Лахмана новая любовь -- кассирша из кинотеатра, она пьет шартрез. Мария все еще смотрела на меня. --По-моему, тебе все-таки хочется пойти. --Чтобы лицезреть Лахмана на вершине любовного счастья? В еврейских сетованиях на жизнь он хотя бы изобретателен, но в счастье скучен до безобразия. Наверное, как и все мы? Я не сразу ответил. --Впрочем, кому это мешает? -- сказал я наконец. -- Разве что другим. Или кому-то, для кого внимание окружающих важнее всего на свете. Мария усмехнулась. --Значит, живому манекену вроде меня. Я поднял на нее глаза. --Ты не манекен. --Нет? А кто же я? --Что за дурацкий вопрос! Если б я знал... Я осекся. Она снова усмехнулась. --Если б ты знал, то и любви был бы конец, верно? --Не знаю. Ты считаешь, когда что-то незнакомое, что есть в каждом человеке, становится понятным и близким, то интерес угасает? --Ну, не совсем так, по-медицински. Но в этом роде. --Опять-таки не знаю. Может, наоборот, после этого как раз и наступает то, что называется счастьем. Мария Фиола медленно прошлась по комнате. --Думаешь, мы на это еще способны? --А почему нет? Ты разве нет? --Не знаю. По-моему, нет. Что-то есть такое, что мы утратили. В поколении наших родителей оно еще было. Правда, у моих-то родителей нет. Что-то такое из прошлого столетия, когда еще верили в Бога. Я встал и обнял ее. В первое мгновение мне почудилось, что она дрожит. Потом я ощутил тепло ее кожи. --А по-моему, когда люди говорят вот такие глупости они очень близки к счастью, -- пробормотал я уткнувшись ей в волосы. --Ты правда так думаешь? --Да, Мария. Мы слишком рано изведали одиночество на все вкусы, чтобы верить в счастье, чтобы не знать, что человеку ничего не остается, кроме горя. Зато мы научились считать счастьем тысячу самых разных вещей -- например, счастье выжить, или счастье избежать пыток, спастись от преследования, счастье просто быть. Но после всего этого разве не проще возникнуть легкому, летучему счастью -- по сравнению с прежними временами, когда в цене было только тяжеловесное, солидное, длительное счастье, которое так редко выпадает, потому что основано на буржуазных иллюзиях? Почему бы нам не оставить все как есть? И как вообще, черт возьми, мы втянулись в этот идиотский разговор? Мария рассмеялась и оттолкнула меня от себя. |
