|
--Как всегда, -- ответил Хирш. -- Она загадка без таинства. Кто-то хотел увезти ее в Голливуд. Я всячески уговаривал ее согласиться. --Что? --Это единственный способ удержать женщину. Разве ты не знал? А Мария Фиола как поживает? --Она-то как раз в Голливуде, -- сказал я. -- Манекенщицей. Но она вернется. Она там не впервой. Показались освещенные витрины "Даров моря". Распростертые на льду омары длили свою муку, ожидая неминуемой гибели в кипящей воде. --Они тоже пищат, когда их в кипяток бросают? -- спросил я. -- Раки, я знаю, пищат. Потому что умирают не сразу. Панцирь, который защищает их в жизни, в момент гибели становится для них сущим проклятьем. Он только продлевает их смертные муки. --Я вижу, для этого ресторана ты самый подходящий компаньон, -- поежился Хирш. -- Пожалуй, закажу-ка я сегодня с тобой на пару крабовые лапки. Они, по крайней мере, не живые. Твоя взяла. Я уставился на черную осклизлую массу замерзающих на льду омаров. --Это самый безмолвный крик тоски по родине, какой мне когда-либо доводилось слышать, -- сказал я. --Прекрати, Людвиг, не то нам придется ужинать в вегетарианском ресторане. Тоска по родине? Это всего лишь сантименты, если ты уехал добровольно. Неопасные, бесполезные и, в сущности, излишние. Другое дело, если тебе пришлось бежать под угрозой смерти, пыток, концлагеря, вот тогда счастье спасения через некоторое время может обернуться чем-то вроде эмоционального рака, который начинает пожирать тебя изнутри, и спастись от него может только очень осторожный, очень мужественный либо просто очень счастливый человек. --Кто же про самого себя такое знает, -- вздохнул я. газета со статьей об освобождении Брюсселя по-прежнему прожигала мне карман. В гостиницу я возвращался довольно рано. И вдруг понял, что у меня прорва времени. Именно прорва -- то есть не такого времени, какое можно чем-то заполнить, а как бы пропасть, дыра. Это была пустота, которая при попытке ее заполнить становилась только еще пустее. Со дня отъезда Марии Фиолы от нее не было ни слуху ни духу. Я и не ждал от Марии вестей. Значительная часть моей жизни прошла без писем и без телефона, ведь у меня не было постоянного адреса. И я к этому привык -- как привык не ждать от жизни ничего, кроме того, что у тебя уже есть. И все равно ощущал сейчас какую-то пустоту. Не то чтобы это была паника, страх, что Мария не вернется -- я ведь знал, что с квартиры на Пятьдесят седьмой улице ей пришлось съехать, -- а именно чувство пустоты, как будто чего-то недостает. Несчастлив я не был -- несчастлив бываешь, когда близкий человек умирает, но не когда он уходит, пусть даже надолго, пусть навсегда. |
