|
--Как каким? Пием. Пием Двенадцатым, кем же еще? --Лучше бы Бенедиктом Пятнадцатым. Во-первых, он умер, а это всегда повышает ценность, как с почтовыми марками. Во-вторых, он не был фашистом. --Опять ты со своими дурацкими шуточками! А я и забыл совсем. В последний раз в Париже... --Стоп! -- сказал я. -- Только без воспоминаний! --Как хочешь. -- Лахман немного поколебался, но потом жажда сообщения все же взяла верх. Он развернул еще один сверток. -- Обломок смоковницы из Гефсиманского сада, из Иерусалима! Подлинный, со штемпелем и письменным подтверждением! Если уж это ее не размягчит, тогда что? -- Он смотрел на меня умоляюще. Я с увлечением разглядывал вещицы. --И много это приносит? -- полюбопытствовал я. -- Ну, торговля всем этим? Лахман вдруг насторожился. --Ровно столько, чтобы не подохнуть с голода, а что? Или ты решил составить мне конкуренцию? --Да простое любопытство, Курт, и больше ничего. Он взглянул на часы. --В одиннадцать я должен за ней зайти. Ругай меня! -- Он встал, поправил галстук и заковылял вверх по лестнице. Потом вдруг еще раз оглянулся. -- Что я могу поделать? -- жалобно простонал он. -- Такой уж я страстный человек! Просто напасть какая-то! Вот увидишь, я когда-нибудь умру от этого! Но что еще остается? Я захлопнул свою грамматику и откинулся в кресле. С моего места хорошо просматривался кусок улицы. Дверь была раскрыта, должно быть, по причине жары, и свет фонаря над аркой входа проникал снаружи в холл, выхватывая из темноты угол стойки и утыкаясь в черный проем лестницы. В зеркале напротив повисла серая муть, тщетно силясь отливать серебром. Я бессмысленно на нее таращился. Красные плюшевые кресла казались сейчас, против света, почти фиолетовыми, и на какой-то миг мне вдруг почудилось, что пятна на них -- это потеки запекшейся крови. Где же я видел все это? Кровь, запекшиеся пятна небольшая комната, за окнами которой ослепительно рдеет закат, отчего все предметы в комнате стали как будто бесцветными и тонут в странной бесплотной дымке, где смешалось серое, черное, вот такое же темно-красное и фиолетовое. Скрюченные, окровавленные тела на полу и лицо за окном, которое внезапно отворачивается отчего одну его половину разом высвечивают косые лучи закатного солнца, тогда как другая остается чернеть в тени. И высокий, гнусавый голос, который скучливо произносит: --Продолжайте! Следующего берем! Быстро встав, я снова включил верхний свет. И только после этого огляделся. Тусклый желтоватый свет люстры засочился вниз, неохотно и скудно освещая кресла и плюшевую софу, все такие же аляповатые и бордовые. Нет, это не кровь. Я посмотрел в зеркало; в нем отражалась только стойка у входа -- и ничего больше. |
