Он занимал свою любимую позу: держался более или менее вертикально, со стаканом в руке, произнося речь на пределе своих голосовых возможностей. Большинство посетителей, сидевших за столами или в кабинках, расположенных вдоль стен, не обращали на него внимания, но он собрал вокруг себя аудиторию слушателей, внимавших ему в чарующем молчании. Они не могли, как поняла Жаклин, уловить, о чем он говорил.

— …И что вы можете сказать о королевском периоде, мои друзья, а? Что о них? Вы можете подумать, что мы все еще в девятнадцатом веке, когда эти проклятые маленькие клерки сидели на своих проклятых стульях, записывая колонками цифры в своих проклятых гроссбухах! А что скажете про эти проклятые компьютеры, а? Механические мозги жуют наше общество и выплевывают из себя искалеченные части, но эти бездушные матери могут сказать вам, как много этих траханых книг… — Он остановился, чтобы перевести дух и немного освежиться.

Когда Картер опустил пустой стакан, он, очевидно, уже потерял нить своей речи. Пристально осмотрев окружающую его обстановку в поисках свежего повода к вдохновению, он увидел Жаклин.

Тишина опустилась на собравшихся людей. Своим коллективным интуитивным сознанием толпы они почувствовали назревавший спектакль. Глаза Картера вылезли как сваренные вкрутую яйца. Стакан выпал из его руки и разбился об пол.

Жаклин положила конец неловкой тишине.

— Как похоже на Салун Малемута! За исключением телевизора, вместо тапера, наяривающего регтайм на пианино. Посмотри на себя, Джек. Всклокоченные волосы и бессмысленный взгляд…

Картер выдохнул:

— Сука!

Публика была шокирована. Несколько мужчин из тех, с кем Жаклин познакомилась прошлым вечером, смущенно посмотрели на нее.

— Лживая, мерзкая сука! — заревел Картер. — Ты украла эту траханую книгу! Ты сделала все, чтобы оттеснить меня в сторону, не так ли? Тебе это не удастся, как и всем остальным! Это зависть, вот что это такое, зависть к лучшему писателю. Что ты сделала для того, чтобы получить ее, Кирби? Не только легла в кровать со Стоксом, этого было бы недостаточно, он кадрит каждого клиента…

— Эй, — окликнул Картера один из слушателей — строительный рабочий. — Эй, мистер…

— Не лезь! — заорал Картер. — Это касается только меня и ее — ее и меня…

— Нет, сэр, не только, — упорствовал крепкий маленький человечек с лицом херувима средних лет. (Менеджер в «Бон-Тон», ателье женской и мужской одежды.) — Вы не можете говорить с женщиной в таком тоне в этом городе.

— Вот именно, — подтвердил шурин мэра.

— Да, — сказал парень, работавший грузчиком в супермаркете. — Давайте выбросим отсюда этого ублюдка.

Рев одобрения донесся со стороны посетителей, стоявших полукольцом, которое начало сжиматься.

Жаклин бросила взгляд на Билла Хоггенбума, прислонившегося к стойке бара. Он подмигнул и устроился поудобнее, чтобы насладиться зрелищем.

Жаклин попыталась сделать то же самое, но роль любопытствующей зеваки была не для нее.

— Джентльмены, джентльмены! — Ее голос был так сладок, как песня малиновки, и так же резок, как воронье карканье. — Пожалуйста, джентльмены. Я тронута — глубоко тронута вашей галантностью. Но воздержитесь от этого, умоляю вас. Этот герой-мужчина будет обвинять в суде весь город за нападение, если один из вас хотя бы сильно толкнет его. Если вы позволите мне… простите меня…

Она прошла через толпу, которая раздалась перед ней, и встала прямо нос к носу с Картером. Жаклин с удовольствием заметила, что тот забыл вложить супинаторы в туфли. Она была ростом ровно сто семьдесят два сантиметра, и теперь их глаза оказались на одном уровне.