– Фу‑у, – смахнул Акинфиев воображаемый пот со лба, – уже легче. Значит, так, Сережа. Ты теперь от этого дела не отвлекайся, узнавай даты отправки эшелонов, сколько времени находились эти пятеро вместе. Возможно, там что‑то произошло. Доставай начальника сборного пункта, офицеров воинских подразделений, сопровождающих от военкоматов, старших команд, коменданта – в общем, всех, кто мог что‑нибудь видеть, слышать и прочее. Как только что‑то узнаешь – звони в Сербского. Я в два встречаюсь с Выготской, думаю, меньше часа там не пробуду. Действуй!..

* * *

Акинфиев почти не сомневался, что все убитые – дело рук Кныха, но терялся в догадках: почему именно они?.. Что их связывает, кроме недолгого пребывания на сборном пункте в Ясеневе пять лет назад?.. Что они могли знать о Кныхе такого, что ему понадобилось убирать их?.. Ответов на эти вопросы не было, как и на ряд других. Отчаявшись хотя бы приблизительно определить мотив убийцы, он созвонился с Выготской, опытным судебным психиатром и к тому же «дамой, приятной во всех отношениях».

Наделенный даром предчувствия, следователь почти наверняка знал, что дело близится к развязке, но дорога каждая минута, и задействовать нужно все силы, в том числе прикладную науку. Может быть, сейчас достаточно одного слова, одного незначительного поступка – и все завершится, как иногда достаточно бывает прикосновения руки к готовому вскипеть чайнику, чтобы он вскипел.

Они сидели в просторном кабинете жрицы судебной психиатрии и пили кофе. Выготская раскрыла огромную коробку с зефиром, сделанную в виде старинного фолианта, и, хотя лакомство выглядело более чем аппетитно, старик принять сие дамское угощение стеснялся, зато налегал на ароматный напиток.

– Между августом и октябрем, когда был убит Конокрадов, прошло два с половиной месяца, Анна Константиновна, – делился он своими соображениями. – А между вторым и третьим убийствами – я имею в виду Черепанова – месяц. Менее чем через месяц был убит Битюков, а художник Симоненко – и вовсе через неделю. Получается, что чем ближе мы подбираемся к разгадке, тем убийца активнее.

Выготская подсела к открытой фрамуге и курила длинную сигарету с ментолом.

– Интересное наблюдение, – согласно кивнула она. – Только ведь данные есть еще не обо всех? Кто знает, возможно, он убивал ежедневно.

– Даже по этим пятерым тенденция налицо.

– Сам по себе Кныхарев личность, несомненно, патологическая. Когда бы кто‑то не направлял его действия – это мое убеждение, я, помнится, вам говорила о нем, – то он бы давно попался в сети. Он пьян от крови. Разнуздан, повинуется инстинктам, скорректированным наркотиком, скорее всего кокаином. Вы не задавались вопросом, почему он взялся за тех, кто был с ним призван в армию пять лет назад, именно сейчас?

– Безусловно. И не раз.

– Вот‑вот. Так что версия о том, что он убирает свидетелей, верна процентов на десять. Во‑первых, так или иначе, ему грозит расстрел, а в такой ситуации свидетелем больше – свидетелем меньше – не суть важно. И он об этом знает. И действует, между прочим, как человек, которому абсолютно нечего терять. Согласны?

– Так что же, не он?.. – удивленно посмотрел Акинфиев на ученую даму.

Она пожала плечами и вдруг, словно забыв о теме разговора, резко переменила ее.

– Александр Григорьевич, вам что, нехорошо?

– С чего вы взяли‑то? – опешил следователь.

– Вы на себя не похожи. Лицо позеленело, похудели. Акинфиев помолчал, решая, удобно ли мужчине жаловаться на здоровье женщине, хотя, с другой стороны, она как‑никак врач.

– Меня на обследование в онкоинститут кладут, – тихо сказал он.