Звонок в дверь (точно в дверь, телефон был отключен вторую неделю), резкий и длинный, раздался, когда молодая вдова сидела на полу на подушке, укутавшись в подаренный супругом плед, и смотрела по телевизору выступление новой группы «Миг удачи». Ни группа, ни «попса» вообще Маше не нравились, но «Миг удачи» почему‑то любил Виктор и всегда брал с собой в рейсы записи этих лохматых крикунов. Безучастно глядя на экран, она вспоминала о муже и старалась разобраться в сумбуре последних месяцев своей жизни. Настроение было такое, что впору напиться.

На пороге стоял старший следователь Акинфиев.

– Здравствуйте, Мария Григорьевна, – проговорил он. – Можно с вами поговорить? Я ненадолго – буквально пару вопросов.

Хозяйка пропустила гостя в квартиру.

– Обувь не снимайте, у меня не убрано, – процедила она не слишком приветливо, упредив попытку расшнуровать мокрые рыжие ботинки. – Проходите в комнату.

– Спасибо, – сказал следователь и снял свое тяжелое пальто. – На улице дождь. Осень, знаете ли…

Войдя в комнату, он пробежал глазами по стенам, задержал взгляд на портрете Авдышева и присел на краешек мягкого стула.

Маша выключила телевизор.

– Мария Григорьевна, я, собственно, по делу, вам хорошо известному. Вы и ваши родственники требуете следствия по поводу обстоятельств смерти вашего супруга Авдышева Виктора

Степановича. В Генеральной прокуратуре получили письмо, подписанное в том числе и вами…

– Когда получили? – спросила хозяйка.

– Что?.. А, когда… сейчас, минуточку. – Акинфиев порылся в портфеле и отыскал нужную бумагу. – Вот, пятнадцатого октября, стало быть. Жалоба… И потом, статья в газете о нашей пассивности. Но, Мария Григорьевна, голубушка, у нас действительно нет никаких доказательств того, что это было убийство. Вы можете прочитать протоколы допросов свидетелей, осмотра помещения, трупа… Простите… Заключение патологоанатома и химико‑криминалистической экспертизы… вот тут повторное даже имеется… Хотите?

– Ничего я не хочу, – холодно ответила Маша.

– Но может быть, все‑таки, что‑то остается вне поля нашего зрения, так сказать? Положим, вашему мужу кто‑нибудь угрожал? Так вот ведь ваши показания и показания ваших и его, Виктора Степановича, родственников… матери, дяди по отцу… не было ведь!

– Не знаю. Ничего не знаю, знать не хочу. Оставьте вы меня все, ради Бога, в покое! Дядя Виктора настоял. А я теперь не знаю, не знаю я ничего. Может быть, они в чем‑то меня подозревают, что из‑за меня он… Но мы‑то мирно жили, хорошо, и все это видели. Отказываюсь я. Делайте вы все что хотите!

Акинфиев тяжело вздохнул и протер очки в тонкой оправе.

– Да нет, не надо так, – сказало тихо и с грустью. Старомодный портфель так и стоял у него, съежившегося, на коленях. В эту минуту Акинфиев напоминал самодеятельного артиста, который нарядился Дедом Морозом и принес подарки, а от этих подарков почему‑то отказались. – Нужна только правда, ничего, кроме нее. Если есть подозрение – давайте начистоту, мой долг святой – не перед ведомством, а перед ним вот, перед вами, все проверить.

– Господи! Да говорю же: не надо ничего проверять, – взмолилась Маша.

«Сейчас она возьмет меня за шиворот и выкинет вон, – подумал следователь. – А ведь нервничает. Что за чертовщина такая?»

– Ну хорошо, хорошо. Меня, например, тоже очень интересует, с чего бы это человек, у которого и в семье, и на работе все нормально, вдруг выбросился из окна.