– Молодой, здоровый парень… – задумчиво протянул хозяин. – Думал о прибавлении семейства. Никаких подозрительных знакомств… Ну, не укладывается в голове!

– Вот я и говорю о десяти процентах чудес, – торжествующе воскликнул отставной министерский чин. – Аномальные явления, так, кажется, это принято сейчас называть? К примеру, какая‑нибудь ведьма пялилась в окошко на этого Авдышева, да и сглазила его.

– Что ж, может быть…

– Да вот беда, окошко‑то выходило на пустырь, – парировал Довгаль, чем вызвал взрыв всеобщего веселья.

Ночная роса уже ложилась на капоты машин во дворе. Пора было разъезжаться по домам, хотя никому этого не хотелось. В замке Акинфиева имелся запас кальвадоса и гора яблок для цистерны нового, но вот с кроватями и постельным бельем дело обстояло гораздо хуже.

Адвокатша, дама, как говорится, «со следами былой красоты», уже поклевывала носом.

– Беда в том, что все мы законники, – ни с того ни с сего заявила она.

Все дружно повернулись к ней.

– Положим, Кони был верующим, – возразил кто‑то.

– Моя дочь уехала в Америку, Александр Григорьевич, – ни с того ни с сего поведал отставной прокурор. – Просила меня распродать кое‑какое имущество. Вот одна кушетка осталась. Если не возражаете, я ее вам подарю. В углу спальни ей самое место, рядом с каминной трубой.

– Замечательно! – обрадовался хозяин. – Тогда не придется разъезжаться.

– Если бы мы не были атеистами, то верили бы в потусторонние силы, – снова попыталась Ксения Брониславовна оседлать своего любимого конька.

В свое время она прославилась по Москве выступлениями на процессах по делам разного рода сект и слыла докой во всевозможной мистической чертовщине, чуждой и непонятной остальным гостям, а уж тем паче самому каминовладельцу. Впрочем, подводить черту под адвокатской деятельностью мадам Гурвич было бы преждевременно. Совсем недавно она с блеском защитила нескольких «белых братьев» и выбрала время съездить в Штаты на международный конгресс юристов по проблеме одной из «нетрадиционных религий». Вся Москва помнила сражение Плевако в юбке за свободу одного из российских последователей учения истины Аум, которое хоть и было ею проиграно, но разве что по политическим соображениям, а речь на процессе, выдающаяся по запалу и информационной емкости, в ксерокопиях распространялась в стенах юрфака МГУ и даже, как поговаривали, Верховного суда.

– Предполагаете вызвать душу безвременно ушедшего Авдышева, Ксения Брониславовна? – хмыкнул Довгаль, но другие гости не поддержали его шутливый настрой.

– Ничто не исчезает бесследно, – многозначительно закатила глаза адвокатша. – В ком‑то осталась частичка. Или в чем‑то. Иначе быть не может – иначе правота за циниками, – она хитро покосилась на Шершавина.

Бедный Акинфиев подумал о своей покойной Нинели. Где сейчас ее душа, в каких таких небесах, а если нет, то в ком, кроме него, и в чем, кроме этого камина, осталась она на пропитавшейся грехом Земле?

– «Бог ли не защитит избранных своих, вопиющих к нему и день, и ночь?..» – с легким завыванием продекламировала мадам Гурвич.

Наступила пауза. Довгаль отрезал себе кусок брынзы.

– Ну, продолжайте же, Ксения, – произнес он с набитым ртом. – Право, вам место не в суде, а в храме.

– Вы же безбожник, вам ни к чему, – промолвила адвокатша.

– Пусть я и безбожник, но финал сей притчи помню. «Хотя и медлит защищать их», – сказано у Луки. Может, я поэтому и атеистом стал.