Изменить размер шрифта - +
От того состояния, от мучений  того далекого
года, ничего не  осталось.  Потому что  в этом  мире, где  все изнашивается,
погибает,  кое-что  распадается и уничтожает себя еще  сильней, оставляя еще
меньше следов, чем Красота - это Горе.
     Но если меня и не удивило,  что я тогда так и  не спросил  Жильберту, с
кем  это она  шла  по  Елисейским  полям, ибо  мне уже  достаточно  известно
примеров этой нелюбознательности, которой нас  учит Время, то все-таки я был
несколько озадачен, что не  рассказал  ей, что в тот день, перед встречей, я
продал старый  китайский  фарфор, чтобы купить  ей цветы. (Я спросил ее. Это
была  Леа,   одетая  мужчиной.  Жильберта  знала,  что  та  была  знакома  с
Альбертиной, но не могла рассказать больше. Так некоторые люди снова и снова
встречаются  в  нашей  жизни,  предвещая  радость  или  страдание.)  А в  те
печальные времена эта мысль, что когда-нибудь  я без опаски смогу рассказать
ей  о  своем  трогательном  намерении,  была  моим  единственным  утешением.
Примерно год спустя,  если мне казалось, что чей-то экипаж вот-вот  разобьет
мой,  у меня  было  одно  желание  - сохранить  жизнь, чтобы  обо всем  этом
рассказать  Жильберте. Я  утешал  себя,  повторяя: "Нам  некуда  торопиться,
впереди вся жизнь". И  поэтому я не  хотел расстаться с жизнью. Теперь я  не
находил  эту историю  подходящей и  увлекательной темой для  разговора,  она
казалась мне  почти  смешной.  "Впрочем,  - рассказывала Жильберта, -  в тот
день,  когда мы столкнулись у вашего  дома, вы были  прямо  таким же, как  в
Комбре - вы совершенно  не изменились!"  Я попытался  воскресить Жильберту в
памяти. Я мог нарисовать четырехугольник  солнечного света над  боярышником,
лопатку, которую девочка держит в руке, ее долгий взгляд, обращенный ко мне.
Только из-за грубого жеста, которым он сопровождался, мне показалось, что он
выражает презрение, -  желаемое мною, думал  я, девочкам  неведомо,  они это
проделывают только  в моих  мечтах, в одинокие томительные часы. Еще больших
трудов мне стоило бы поверить, что одна из них, так легко и безотлагательно,
осмелится продемонстрировать что-то такое прямо на глазах у моего дедушки.
     Я не спросил ее, с кем она шла по Елисейским полям в тот вечер, когда я
продал китайский фарфор. Мне стало совершенно безразлично, какая  реальность
таилась за видимой оболочкой. И  все-таки,  сколько дней  и ночей я страдал,
спрашивая себя, кто  это  был,  и разве  не  должен я был с еще, быть может,
б_ольшим  упорством,  чем  в  те  комбрейские  вечера,  чтобы  не  вернуться
прощаться  с  мамой,  унимать  биение  моего  сердца!  Говорят,  -  и   этим
объясняется прогрессирующее  ослабление  нервных болезней,  -  наша  нервная
система   дряхлеет.  Но  это  не   приложимо  к   нашему   постоянному  "я",
сохраняющемуся на протяжении всей нашей жизни, лишь  к цепи сменяющихся "я",
которые, собственно, и составляют первое по частям.
Быстрый переход