|
Вот они, прочти, бабушка. Она положила оба письма на стол. – Зачем мне читать, Верочка? – говорила Татьяна Марковна, едва преодолевая себя и стараясь не глядеть на письма. Вера молчала. Бабушка заметила у ней выражение тоски. – Разве тебе нужно, чтоб я знала, что там?.. – Нужно, бабушка, прочти. Бабушка надела очки и стала было читать. – Не разберу, душенька, – сказала она, с тоской отодвинув письмо. – Ты скажи лучше коротко, зачем мне нужно знать. – Не могу рассказать, сил нет, дух захватывает… Я лучше прочту. Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела в глаза Вере. – Что же ты, Верочка, думаешь? – спросила она нетвердым голосом. – Ты спрашиваешь, что я думаю! – сказала Вера с упреком, – то же, что ты, бабушка! – Это я знаю. Но он предлагает… венчаться, хочет остаться здесь. Может быть… если будет человеком, как все… если любит тебя… – говорила Татьяна Марковна боязливо, – если ты… надеешься на счастье… – Да, он называет венчанье «комедией» и предлагает венчаться! Он думает, что мне только этого недоставало для счастья. Бабушка! ведь ты понимаешь, что со мной – зачем же спрашиваешь? – Ты пришла ко мне спросить, на что тебе решиться… Бабушка говорила робко, потому что все еще не знала, для чего прочла ей письма Вера. Она была взволнована дерзостью Марка и дрожала в беспокойстве за Веру, боясь опасного поворота страсти, но скрывала свое волнение и беспокойство. – Я не за тем пришла к тебе, бабушка, – сказала Вера. – Разве ты не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего не хочу, я едва хожу – и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии – чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!. Она с отчаянием пожала плечами. У Татьяны Марковны отходило беспокойство от сердца. Она пошевелилась свободно в кресле, поправила складку у себя на платье, смахнула рукой какие-то крошки со стола. Словом – отошла, ожила, задвигалась, как внезапно оцепеневший от испуга и тотчас опять очнувшийся человек. – Бабушка! – заключила Вера, собравшись опять с силами. – Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, – если б стал верить во все, во что я верю, – полюбил меня, как я… хотела любить его, – и тогда я не обернулась бы на его зов. Она замолчала. Бабушка слушала, притаив дыхание, как пение райской птицы. – Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, – шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, – но ты видела меня, поняла и спасла… ты – моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота – холод, и если б не ты – отчаяние. У Веры закапали слезы. Она прижалась головой к плечу бабушки. – Не поминай этого и не тревожь себя напрасно! – говорила бабушка, едва сдерживаясь сама и отирая ей слезы рукой, – ведь мы положили никогда не говорить об этом… – Я и не говорила бы, если б не письма. Мне нужен покой… Бабушка! увези, спрячь меня… или я умру! Я устала… силы нет… дай отдохнуть… А он зовет туда… хочет прийти сам… Она заплакала сильнее. Бабушка тихо встала, посадила ее на свое место, а сама выпрямилась во весь рост. |
