|
– Да что ж это?.. Чем тут?.. – Как чем! – И начала высчитывать сотни и тысячи… Она не живала в столице, никогда не служила в военной службе и потому не знала, чего и сколько нужно для этого. – Средств нет! Да я тебе одной провизии на весь полк пришлю! Что ты… средств нет! А дядюшка куда доходы девает? – Я, бабушка, хочу быть артистом. – Как артистом? – Художником… После университета в академию пойду… – Что ты, Борюшка, перекрестись! – сказала бабушка, едва поняв, что он хочет сказать. – Это ты хочешь учителем быть? – Нет, бабушка, не все артисты – учители, есть знаменитые таланты: они в большой славе и деньги большие получают за картины или за музыку… – Так ты за свои картины будешь деньги получать или играть по вечерам за деньги?.. Какой срам! – Нет, бабушка, артист… – Нет, Борюшка, ты не огорчай бабушку: дай дожить ей до такой радости, чтоб увидеть те-бя в гвардейском мундире: молодцом приезжай сюда… – А дядюшка говорит, чтоб я шел в статскую… – В приказные! Писать, согнувшись, купаться в чернилах, бегать в палату: кто потом за те-бя пойдет? Нет, нет, приезжай офицером да женись на богатой! Хотя Райский не разделял мнения ни дяди, ни бабушки, но в перспективе у него мелькала собственная его фигура, то в гусарском, то в камер-юнкерском мундире. Он смотрел, хорошо ли он сидит на лошади, ловко ли танцует. В тот день он нарисовал себя небрежно опершегося на седло, с буркой на плечах. ХI Однажды бабушка велела заложить свою старую, высокую карету, надела чепчик, серебри-стое платье, турецкую шаль, лакею велела надеть ливрею и поехала в город с визитами, показы-вать внучка, и в лавки, делать закупки. Их везла пара сытых лошадей, ехавших медленной рысью; в груди у них что-то отдавалось, точно икота. Кучер держал кнут в кулаке, вожжи лежали у него на коренях, и он изредка подергивал ими, с ленивым любопытством и зевотой поглядывая на знакомые предметы по сторонам. Это было более торжественное шествие бабушки по городу. Не было человека, который бы не поклонился ей. С иными она останавливалась поговорить. Она называла внуку всякого встречного, объясняла, проезжая мимо домов, кто живет и как – все это бегло, на ходу. Доехали они до деревянных рядов. Купец встретил ее с поклонами и с улыбкой, держа шляпу на отлете и голову наклонив немного в сторону. – Татьяне Марковне!.. – говорил он с улыбкой, показывая ряд блестящих белых зубов. – Здравствуйте. Вот вам внука привезла, настоящего хозяина имения. Его капитал мотаю я у вас в лавке. Как рисует, играет на фортепиано!.. Райский дернул бабушку за рукав. Кузьма Федотыч отвесил и Райскому такой же поклон. – Хорошо ли торгуете? – спросила бабушка. – Грех пожаловаться, сударыня. Только вы редко стали жаловать, – отвечал он, смахивая пыль с кресла и почтительно подвигая ей, а Райскому поставил стул. В лавке были сукна и материи, в другой комнате – сыр и леденцы, и пряности, и даже бронза. Бабушка пересмотрела все материи, прицепилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене на хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и отдала Прохору. Он долго ее рассматривал, все потягивая в руках каждый вершок, потом осмотрел оба кон-ца и спрятал в шапку. – Ну, теперь пора с визитами, – сказала она. – Поедем к Нилу Андреевичу. – Кто это Нил Андреевич? – спросил Борис. – Разве я тебе не говорила? Это председатель палаты, важный человек: солидный, умный, молчит все; а если скажет, даром слов не тратит. Его все боятся в городе: что он сказал, то и свя-то. |
