|
– А вы когда узнали? – В тот же вечер, разумеется. Какой вопрос! Не думаете ли вы, что меня принуждали?.. – Нет, нет, кузина: не так рассказываете. Начните, пожалуйста, с воспитания. Как, где вы воспитывались? Прежде расскажите ту «глупость»… – Дома воспитывалась, вы знаете… Maman была строга и серьезна, никогда не шутила, по-чти не смеялась, ласкала мало, все ее слушались в доме: няньки, девушки, гувернантки делали все, что она приказывала, и папа тоже. В детскую она не ходила, но порядок был такой, как буд-то она там жила. Когда мне было лет семь, за мной, помню, ходила немка Маргарита: она приче-сывала и одевала меня, потом будили мисс Дредсон и шли к maman. Maman, прежде нежели по-здоровается, пристально поглядит мне в лицо, обернет меня раза три, посмотрит, все ли хорошо, даже ноги посмотрит, потом глядит, как я делаю кникс, и тогда поцелует в лоб и отпустит. После завтрака меня водили гулять или в дурную погоду ездили в коляске… – Как вы шалили, резвились? расскажите… – Я не шалила: мисс Дредсон шла рядом и дальше трех шагов от себя не пускала. Однажды мальчик бросил мячик, и он покатился мне в ноги, я поймала его и побежала отдать ему, мисс сказала maman, и меня три дня не пускали гулять. Впрочем, я мало помню, что было, помню только, что ездил танцмейстер и учил: chasse en avant, chasse a gauche, tenez-vous droit, pas de grimaces… После обеда мне позволяли в большой зале играть час в мячик, прыгать через вере-вочку, но тихонько, чтоб не разбить зеркал и не топать ногами. Maman не любила, когда у меня раскраснеются щеки и уши, и потому мне не велено было слишком бегать. Еще уверяли, что будто я… – она засмеялась, – язык показывала, когда рисую и пишу, и даже танцую, – и оттого pas de grimaces раздавалось чаще всего. – Chasse en avant, chasse a gauche и pas de grimaces: да, это хороший курс воспитания: все равно, что военная выправка. Что же дальше? – Дальше, приставили француженку, madame Clery , но… не знаю, почему-то скоро отпу-стили. Я помню, как папа защищал ее, но maman слышать не хотела. – Ну, теперь я вижу, что у вас не было детства: это кое-что объясняет мне… Учили вас че-му-нибудь? – спросил он. – Без сомнения: histoire, geographie, calligraphie, l'orthographe , еще по-русски… Здесь Софья Николаевна немного остановилась. – Я уверен, что мы подходим к катастрофе и что герой ее – русский учитель, – сказал Рай-ский. – Это наши jeunes premiers … – Да… вы угадали! – засмеявшись, отвечала Беловодова. – Я все уроки учила одинаково, то естъ все дурно. В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge , служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что была Екатерина II, еще революция, от которой бежал m-r de Querney , а остальное все… там эти войны, грече-ские, римские, что-то про Фридриха Великого – все это у меня путалось. Но по-русски, у m-r Ельнина, я выучивала почти все, что он задавал. – До сих пор все идет прекрасно. Что же вы делали еще? – Читали. Он прекрасно читал, приносил книги… – Какие же книги? – Я теперь забыла… – Что же дальше, кузина? – Потом, когда мне было шестнадцать лет, мне дали особые комнаты и поселили со мной ma tante Анну Васильевну, а мисс Дредсон уехала в Англию. Я занималась музыкой, и мне оста-вили французского профессора и учителя по-русски, потому что тогда в свете заговорили, что надо знать по-русски почти так же хорошо, как по-французски… – M-r Ельнин был очень… очень… мил, хорош и… comme il faut?… – спросил Райский. – Oui, il etait tout-a-fait bien , – сказала, покраснев немного, Беловодова, – я привыкла к нему… и когда он манкировал, мне было досадно, а однажды он заболел и недели три не прихо-дил… – Вы были в отчаянии? – перебил Райский, – плакали, не спали ночей и молились за него? Да? Вам было… – Мне было жаль его, – и я даже просила папа послать узнать о его здоровье… – Даже! Ну, что ж папа? – Сам съездил, нашел его convalescent и привез к нам обедать. |
