|
И Александр оробел, сам не зная отчего. – Дайте табачку! Тот с подобострастием поднёс обеими руками открытую табакерку. – Да испытайте вот их! – сказал начальник, указывая на Адуева. «Так вот кто будет меня испытывать! – думал Адуев, глядя на жёлтую фигуру Ивана Ива-ныча с обтёртыми локтями. – Неужели и этот человек решает государственные вопросы!» – Хороша ли у вас рука? – спросил Иван Иваныч. – Рука? – Да-с; почерк. Вот потрудитесь переписать эту бумажку. Александр удивился этому требованию, но исполнил его. Иван Иваныч сморщился, погля-дев на его труд. – Плохо пишут-с, – сказал он начальнику отделения. Тот поглядел. – Да, нехорошо: набело не может писать. Ну, пусть пока переписывает отпуски, а там, как привыкнет немного, займите его исполнением бумаг; может быть, он годится: он учился в уни-верситете. Векторе и Адуев стал одною из пружин машины. Он писал, писал, писал без конца и удив-лялся уже, что по утрам можно делать что-нибудь другое; а когда вспоминая о своих проектах, краска бросалась ему в лицо. «Дядюшка! –думал он, – в одном уж ты прав, немилосердно прав; неужели и во всём так? ужели я ошибался и в заветных, вдохновенных думах, и в тёплых верованиях в любовь, в друж-бу… и в людей… и в самого себя?.. Что же жизнь?» Он наклонялся над бумагой и сильнее скрипел пером, а у самого под ресницами сверкали слёзы. – Тебе решительно улыбается фортуна, – говорил Пётр Иваныч племяннику. – Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пять-десят рублей, а с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только говорит, что ты рассеян: то запятых не поставишь, то забудешь написать со-держание бумаги. Пожалуйста, отвыкни: главное дело – обращай внимание на то, что у тебя пе-ред глазами, а не заносись вон куда. Дядя указал рукой кверху. С тех пор он сделался ещё ласковее к племяннику. – Какой прекрасный человек мой столоначальник, дядюшка! – сказал однажды Александр. – А ты почём знаешь? – Мы сблизились с ним. Такая возвышенная душа, такое честное, благородное направление мыслей! и с помощником также: это, кажется, человек с твёрдой волей, с железным характе-ром… – Уж ты успел сблизиться с ними? – Да, как же!.. – Не звал ли тебя столоначальник к себе по четвергам? – Ах, очень: каждый четверг. Он, кажется, чувствует ко мне особенное влеченье… – А помощник просил денег взаймы? – Да, дядюшка, безделицу… я ему дал двадцать пять рублей, что со мной было; он просил ещё пятьдесят. – Уж дал! А! – сказал с досадой дядя, – тут отчасти я виноват, что не предупредил тебя; да я думал, что ты не до такой степени прост, чтоб через две недели знакомства давать деньги взаймы. Нечего делать, грех пополам, двенадцать с полтиной считай за мной. – Как, дядюшка, ведь он отдаст? – Держи карман! Я его знаю: за ним пропадает моих сто рублей с тех пор, как я там слу-жил. Он у всех берёт. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что я прошу его вспомнить мой должок – отстанет! а к столоначальнику не ходи. – Отчего же, дядюшка? – Он картёжник. Посадит тебя с двумя такими же молодцами, как сам, а те стакнутся и оставят тебя без гроша. – Картёжник! – говорил в изумлении Александр, – возможно ли? Кажется, так склонен к искренним излияниям… – А ты скажи ему, так, между прочим, в разговоре, что я у тебя взял все деньги на сохране-ние, так и увидишь, склонен ли он к искренним излияниям и позовёт ли когда-нибудь к себе в четверг. Александр задумался. Дядя покачал головой. |
