Виктор Астафьев. Ода русскому огороду
Память моя, память, что ты делаешь со мной?! Все прямее, все уже твои
дороги, все морочней обрез земли, и каждая дальняя вершина чудится
часовенкой, сулящей успокоение. И реже путники встречь, которым хотелось бы
поклониться, а воспоминания, необходимые живой душе, осыпаются осенним
листом. Стою на житейском цетру голым деревом, завывают во мне ветры,
выдувая звуки и краски той жизни, которую я так любил и в которой умел
находить радости даже в тяжелые свои дни и годы.
И все не умолкает во мне война, сотрясая усталую душу. Багровый свет
пробивается сквозь немую уже толщу времени, и, сплющенная, окаменелая, но не
утерявшая запаха гари и крови, клубится она во мне.
Успокоения хочется, хоть какого-нибудь успокоения. Но нет его даже во
сне, и во сне мучаюсь я, прячусь от взрывов и где-то за полночь начинаю с
ужасом понимать: это уже не та война, от теперешних взрывов не спрятаться,
не укрыться, и тогда покорно, устало и равнодушно жду последней вспышки --
вот сверкнет бело, ослепительно, скорчит меня последней судорогой, оплавит и
унесет искрой в глубину так и не постигнутого моим разумом мирозданья. И
вижу ведь, явственно вижу искорку ту, ощущаю ее полет. Оттого вижу, что был
уже песчинкой в огромной буре, кружился, летал где-то между жизнью и
смертью, и совсем случайно, капризом или волей судьбы, не унесло меня в
небытие, а сбросило на изнуренную землю.
Сколько раз погибал я и мучительных снах! И все-таки воскресал и
воскресал. На смену жутко гудящему огню, гремучему дыму взрывов неожиданно
хлынут пестрые поляны в цветах; шумливая березовая роща; тихий кедрач на
мшиной горе; вспененная потоком река; коромысло радуги над нею; остров,
обметанный зеленым мехом тальника; степенный деревенский огород возле
крестьянского двора.
И лица, лица...
Явятся все женщины, которых хотел бы встретить и любить, и, уже
снисходительный к ним и к себе, не протягиваю им руки, а вспоминаю тех
женщин, которых встретил и любил на самом деле. С годами я научился утешать
и обманывать себя -- воспоминания об этих встречах сладостней и чище самих
встреч...
Память моя. сотвори еще раз чудо, сними с души тревогу, тупой гнет
усталости, пробудившей угрюмость и отравляющую сладость одиночества. И
воскреси, -- слышишь? -- воскреси во мне мальчика, дай успокоиться и
очиститься возле него. Ну хочешь, я, безбожник, именем Господним заклинать
тебя стану, как однажды, оглушенный и ослепленный войною, молил поднять меня
со дна мертвых пучин и хоть что-нибудь найти в темном и омертвелом нутре? И
вспомнил, вспомнил то, что хотели во мне убить, а вспомнив, оживил мальчика
-- и пустота снова наполнилась звуками, красками, запахами.
Мне говорили: этакая надсада не пройдет даром! Буду я болен и от
нервного перенапряжения не доживу сколько-то лет, мне положенных.
|
