Мир с самого начала недооценивал чумных детей. Пределы, до которых их можно контролировать. Силы, которыми они обладали. Они желали получить то, что положено им от рождения; однако факт оставался фактом – в этом мире им было не место. Они желали тех же вещей, задавали те же вопросы: «Кто я?», «Почему я здесь?», «Есть ли причина у всего происходящего?» – и тем не менее ангелам и демонам нечего делать на земле.

Перед шерифом простирался город. Бродячая собака плелась через улицу. Над головой кружили грифы. Если не считать этого, Хантсвилл казался совершенно вымершим. За его спиной короткая тропка к большой дороге сулила легкий выход из этого ада. Хантсвилл был для него домом, но от того, что делало его домом, не осталось и следа. Бертон мог идти куда пожелает. Присоединиться к правительственным войскам и снова вступить в драку. Положить конец всему этому.

Переведя взгляд, он заметил чумных детей, пляшущих возле церкви преподобного Кумбса за городской чертой. Над церковью занималось пламя. Бертон проверил свой револьвер: оставалось две пули. Он надеялся, что этого будет достаточно для того, что он собирался сделать.

Мутантка посоветовала ему найти сына и исправить свой грех. Бертон не понял, что она имела в виду, но его это и не особенно интересовало. Он остался не из-за какого-то там представления об искуплении, которое она заронила в его сознание. Он предал Еноха и детей, предал свою жену и свой город, и ничто не могло этого изменить. Он остался потому, что у него оставалось неоконченное дело. Хороший город сам собой управляет.

Это был его последний шанс сделать все как надо.

Шериф сошел с холма и двинулся вдоль окраины города по мертвой земле. Вдалеке горело поле, извергая в небо клубы черного дыма. Насекомые роились тучами, пытаясь спастись от движущейся стены пламени. Здание церкви, отделенное от него живой изгородью, курилось дымом в лучах утреннего солнца.

– Шир-риф! – послышался голос среди колышущегося жара.

Из побуревших хлопковых зарослей материализовался чумной ребенок, неуклюже ковыляя к нему на подушке из извивающихся щупалец. Это существо больше походило на большую кеглю для боулинга, только сделанную из резины, с моргающими выпученными глазами. Большой мокрый рот растянулся в широкой пластилиновой улыбке. Мутант остановился в нескольких шагах от Бертона, приплясывая на своих корнях.

– И-щу ти-бя, – проговорил мальчик.

Бертон вспомнил его, закутанного в пеленки, под греющей лампой в клинике, извивающегося, словно слизняк, и плачущего, как любое нормальное дитя, которому нужна материнская грудь.

Он проговорил:

– Видишь ли, выходит так, что я тоже тебя ищу.

– Ми-ня?

– Да, Эдвард. Твое настоящее имя – Эдвард Томас Бертон.

– Бер-тон?

– Вот именно, – подтвердил шериф. – Я давно за тобой приглядываю.

Мальчик улыбнулся и прикрыл глаза, из которых хлынули слезы.

– Я знал!

– Вот, решил разыскать тебя, чтобы попросить у тебя прощения, сынок. За то, что оставил тебя и не сумел быть тебе настоящим папой. За то, что не сумел любить тебя так, как тебе требовалось.

Глаза снова распахнулись:

– Ти-перь лю-бишь?

– Я всегда тебя любил, – ответил Бертон. – Просто не так, как ты заслуживаешь.

– Вси-гда знал, что это ты!

Шериф вытащил из кобуры револьвер и протянул руку, направив оружие на своего сына.

– Мне ужасно жаль, Эдвард, но нам придется расстаться.

– Вси-гда хо-тел быть, как ты, – проговорил мальчик.

По заросшим щетиной щекам Бертона текли слезы.

– Закрой обратно глаза.