Остальные произведения в этом году – в частности, премированный роман Яхиной и премированный роман Сенчина – они хорошие, они безусловно добротные, но это тексты, которые не выделяются из советской традиции. Роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» написан в традиции Айтматова («Ранних журавлей» и прочего), хотя он жёстче, конечно, – и политически жёстче, и фактурно. Сенчин не скрывает того, что он, по сути дела, в новых обстоятельствах транспонирует, переписывает «Прощание с Матёрой» – «Зона затопления» и посвящена памяти Распутина. Это хорошая проза, но она ничего не прибавляет. Мне кажется, что Сенчин раньше был как-то мощнее и мрачнее. И я жду, продолжаю ждать от него нового. И любимая мною Анна Матвеева, которая сейчас пишет, по-моему, не так сильно, как вначале… Тот же «Перевал Дятлова» был всё-таки формальным экспериментом. Даже «Небеса» более формально интересны и более отважны. Все переписывают какой-то советский большой стиль. Мне бы хотелось чего-то принципиально нового.

– В одном из выпусков вы говорили, что в России нет современной драматургии. Хотелось бы узнать ваше мнение о творчестве Николая Коляды.

– У меня негативное мнение о творчестве Николая Коляды. К сожалению, не могу вас порадовать. И вряд ли вам это интересно по большому счёту. Мне кажется, для того чтобы была драматургия, она должна быть в социуме, должно быть какое-то движение времени. Посмотрите: все вспышки русской драматургии отмечены в периоды, когда что-то происходило в стране и мире. Драматургия первой реагирует на перемены: на войну, на оттепель, на новые типы – как Владимир Арро, на новые коллизии – как Виктор Розов, на какие-то новые жанры, например, как новая драма. Я могу её любить, не любить, но она была. Значит, что-то должно произойти.

А теперь поговорим о Томасе Манне и конкретно о «Волшебной горе».

Меня с этой книгой фактически насильно, заталкивая её в меня, познакомила Елена Иваницкая – один из моих самых любимых критиков и вообще один из самых важных людей в моей жизни; сейчас она ещё и прозаик превосходный. Она мне объяснила, почему надо читать Томаса Манна.

Как сейчас помню, я жену ждал из роддома с Андрюшей, а Иваницкая пришла помочь мне навести чистоту в квартире, думая, что я это сделать сам не смогу. Она пришла, и мы сели в кухне передохнуть, чаю попить, потому что выгребли из квартиры ну всё, что только можно, довели её до полной стерильности. И она мне пересказывала «Марио и волшебника». Представляете, тридцать один год мне был, а я «Марио и волшебника» ещё не читал. И, клянусь вам, как всегда, в её пересказе это было гораздо интереснее, чем в оригинале.

Томас Манн – конечно, один из величайших новаторов XX века. Он радикально реформировал жанр романа. В сущности, философский роман XX века только им по-настоящему и представлен. На его фоне и Сартр, и Камю, и Фаулз всё-таки гораздо более формальные, более традиционные. «Волшебная гора» – это такой чудовищный монстр, роман-монстр. Точно так же и абсолютное чудо его тетралогия про Иосифа, хотя она мне кажется дико многословной. Я согласен с Пастернаком, что Манн ленится выбрать одно слово из десяти и поэтому приводит все десять. Но местами, кусками это замечательное чтение. И можно понять его машинистку, сказавшую: «Наконец-то понятно, как оно всё было».