Но, конечно, суть «Двенадцати» не в этом. Суть и сюжет поэмы в том, что это история апостолов, которые убили Магдалину. Вот так странно звучит это в пересказе. Двенадцать – это революционный патруль, который возглавляется Христом. И не потому возглавляется, что он идёт впереди патруля, не потому, что они его конвоируют (у Андрея Вознесенского была такая идея). Христос идёт во главе двенадцати потому, что они несут возмездие, несут гибель страшному миру:

Не нужно думать, что революция была только разгулом мятежа, разгулом стихии. Революция была актом конечной невыносимой усталости от всего. Революция была актом уничтожения всего кондового. Это был акт реформаторский, модернизаторский, а вовсе не буйство древней стихии. И Блок видел в этом прорыв к новому, прорыв к чистому воздуху после долгой душной спёртости.

Но ужас-то весь в том, что в вихре этой революции в России гибнет то единственное, что ему дорого. Об этом замечательный отрывок «Русский бред», который Блок пытался сделать поэмой и не довёл до конца:

Вот это «одно, что в ней скончалось безвозвратно», и есть, может быть, душа Блока. Он себя хоронит вместе с Россией.

Гибнет и Катька, Катька-Магдалина, символ вечной женственности. Гибнет потому, что её убивает за измену Петруха:

Почему так происходит? Некоторый ответ можно получить в любопытной (для меня, например, просто путеводной во многих отношениях) книге Александра Эткинда «Хлыст». Он очень интересно интерпретирует блоковское эссе «Катилина. Страница из истории мировой Революции» и, соответственно, «Двенадцать» и наброски неосуществлённой пьесы о Христе. Для Блока, утверждает Эткинд на основании этих текстов, революция – это отказ от пола. Пол – это то, что тяготит, это то, что делает человека прежним, архаичным, ветхозаветным. В пьесе Блока Христос не мужчина и не женщина. Почему надо убить Катьку? Потому что Катька – воплощение той самой зависимости, того бремени, того первородного греха, что был до революции. Для революции поэтика тела не существует – для революции существует освобождение от проблемы пола. И в этом смысле не зря Блок в «Катилине» цитирует последнее, странным ритмом написанное стихотворение Катулла «Аттис». Вот это, помните:

Идея скопчества, идея отказа от пола, от любви, от того символа любви, которым является Катька, – вот в этом для Блока истинная революция. Поэтому «Двенадцать» – поэма о том, что любовь должна быть преодолена, что плотской, человеческой любви больше не будет, а будет другая.

Что касается образа Христа в поэме. Блок много раз говорил и, в частности, писал первому иллюстратору Юрию Анненкову: «Я сам понимаю, что там должен быть не Христос. Я вижу Христа, ничего не поделаешь…» Он даже записал в дневнике: «…если вглядеться в столбы метели на этом пути, то можно увидать Иисуса Христа. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак». Может быть, пишет он, во главе их не должен быть Христос. Но в «Записной книжке»: «Что Христос идёт перед ними – несомненно», и в поэтике Блока, в рамках его текстов именно Христос («Несут испуганной России // Весть о сжигающем Христе» – цикл «Родина»). Христос приходит как свобода, как революция и как гибель. «Я люблю гибель», – повторяет Блок всё время. Для него после революции жизни не может быть, он в этом костре должен сгореть.

То, что у Блока была некоторая христологическая идентификация, – безусловно, как и у всякого большого поэта. Я помню, с какой силой Житинский читал его стихотворение:

Почему «закачаюсь на кресте»? Да потому же, видимо, почему самоубийство Бога является одним из главных сюжетов в мировой литературе (по Борхесу), потому что Христос – это тот идеал, к которому Блок с самого начала стремится.