Изменить размер шрифта - +
Маяковский задумал «Про это» очень давно, но написал её, заставив себя, в течение первых двух месяцев 1923 года, уйдя в своеобразное домашнее затворничество. Всё это как неотвязный бред. Вот Мандельштам говорил жене о Сталине: «Почему, когда я думаю о нём, передо мной всё головы, бугры голов? Что он делает с этими головами?»

Тема мандельштамовской поэмы та же, что и в «Поэме без героя»: как не сложившаяся, не получившаяся утопия разрешается самоубийственной войной. Все грешили – пришло время расплачиваться. И вот наша расплата – мы гибнем. И гибнем, наверное, не по грехам. Слишком суровым, слишком страшным оказалось наказание за все эти игрища.

Утопия вот этого бесконечно развивающегося мозга, утопия познания разрешается чудовищной оргией самоуничтожения:

Люди этого поколения – поколения конца XIX века – несут расплату за всю предыдущую человеческую историю. И это эра конца личности. Это стихи о превращении главного героя в мертвеца без имени, в мертвеца без памяти.

Главная тема поэмы Мандельштама – исчезновение личности, её растворение в бесконечных рядах голов и в этом бесконечном земляном, сыплющемся потоке. Физически передана вот эта сыпучая, страшная, чернозёмная, абсолютно воронежская стихия разламывающейся, размывающейся почвы:

Количество ассоциаций в этом тексте, ассоциативных точек бесконечно. Ассоциативная клавиатура исключительно богата. Меня, например, она заставляет вспоминать марш «Прощание славянки» агапкинский. Мне кажется, что именно на этот марш, на эту музыку и написаны слова:

Этот ритм, русский военный ритм – вот этот страшный, загробный анапест с добавочной стопой – вообще обнимает собой всю ассоциативную клавиатуру русской военной поэзии.

«Стихи о неизвестном солдате», на мой взгляд, не нуждаются в дословной расшифровке. Во всяком случае, для современного школьника не нуждаются. Я не устаю цитировать догадку одного из своих учеников. Как только ни интерпретировали вот эти слова:

О чём идёт речь? Я встречал, по-моему, у Павла Нерлера, блестящего исследователя Мандельштама, даже мысль о том, что, возможно, имеется в виду красное смещение – разлетание галактик. Но я не думаю, что Мандельштам слышал о доплеровском смещении. Я думаю просто, что, как правильно сказал этот мой школьник, – это листопад, это просто листья падают. Но не случайно же в этой поэме возникает образ падающей, сыплющейся листвы – так же осыпаются бесчисленные человеческие жизни. И в «Поэме без героя» у Ахматовой мы читаем почти тем же размером:

Но Мандельштам в «Стихах о неизвестном солдате» живописал не только свой ужас перед растворением личности в этих бесконечных исчезающих рядах. Он рассказал о чисто физическом ощущении накрывающей всех, засыпающей всех земли. Это взрывы, это окопы, это холмы могил. Это уход всего в почву, куда-то в органику, в глину, ощущение кончившихся рельсов. Потому что заканчивается внятная и разумная история просвещения, заканчивается логика – и начинается страшная жизнь толпы, начинается алогичная, лишённая смысла, лишённая стержня страшная жизнь почвы…

Теперь о том, почему Мандельштам оказался в России самым популярным и самым элитарным поэтом. Конечно, не только потому, что написал гениальные стихи «Мы живём, под собою не чуя страны». Даже цитировать сейчас уже страшно:

Мандельштам в 1933 году сказал Ахматовой: «Поэзия сегодня должна быть гражданской». Вдумайтесь! Тот самый Мандельштам, который сказал когда-то: «Поэзия никому ничего не должна», – вдруг в 1933 году говорит: «Поэзия должна быть гражданской». Почему именно Мандельштам – эстет, поэт утончённый, чрезвычайно сложный, владеющий опять-таки огромным полем культурных ассоциаций, свободно вплетающий в стихи и газетную цитату, и Леконта де Лиля, и множество своих современников, – каким образом Мандельштам стал таким народным? Ответ на этот вопрос довольно парадоксальный.

Быстрый переход