А ошарашенный секретарь трясёт списками и кричит Ей:

А Она выводит всех, ну, каждого пятого.

А вот ещё одно – «Меня убить хотели эти суки…»:

Я помню, как Наум Ним, замечательный прозаик, мне впервые прочёл это стихотворение наизусть. Он большой знаток лагерного фольклора. И я просто обалдел от того, что Домбровский-поэт – поэт таких потенций и таких возможностей! – написал всего тридцать стихотворений. Ну, во всяком случае, напечатал тридцать. Тогда ещё не опубликованными лежали стихи из «Рождения мыши» – на мой взгляд, абсолютно гениальные. И прекрасно, что Владимир Кочетков собрал этот роман по куску буквально и сумел его опубликовать.

Причины же относительной неактуальности Домбровского сегодня (хотя он невероятно актуален, просто мы это не понимаем) в том, что это действительно замечательный образ силы и свободы. Написать смешной, местами очень смешной роман о тридцатых годах практически невозможно, а между тем «Факультет ненужных вещей», все эти письма, которые там Зыбин рассылает, – это колоссально смешно! Но главное здесь другое. Домбровский рождён был остро, невероятно остро чувствовать полноту и прелесть жизни. И даже когда он описывает следовательницу, которая допрашивает Зыбина, видно, что Зыбин в неё влюбляется мгновенно (и невозможно не влюбиться!) и сама она что-то начинает понимать.

Для Домбровского нет плохих, нет безнадёжных людей. Когда однажды стукач, его заложивший, начал каяться перед ним, он сказал: «Да ладно, пойдём выпьем». Тот человек всё равно потом застрелился. Домбровский только не прощал одну женщину, не прощал он Ирину Стрелкову, которая, сидя прямо перед ним, цинично и нагло лгала, доносила на него на очной ставке. Прочтите письмо, опубликованное в своё время в журнале «Столица» Андреем Мальгиным. В общем, хватало, конечно… И тем не менее, когда я у вдовы его слушал записи его голоса, даже запись чтения главы из «Факультета» несёт в себе феноменальный заряд здоровья, насмешливости, едкости!

И знаете, что мне ужасно нравится? Мне ужасно нравится одна маленькая его заметка – воспоминание о Грине. Девятнадцатилетний Домбровский работал тогда в журнале «Безбожник», и ему дали задание – опросить нескольких современных крупных писателей, почему они не верят в Бога. Он выбрал Грина, потому что его любил. С потрясающе чётким вкусом он понял, что Грин – близкий ему автор, такой же в русской литературе цыган, такой же поэт радости, такой же счастливый алкоголик. Мне кажется, и пили они оба, только чтобы притупить невероятную остроту своих чувств. И вот он встретился с Грином во время одного из его немногочисленных приездов в Москву и стал ему заказывать очерк. А Грин говорит: «Нет, простите, молодой человек, я этого написать не могу». – «А почему?» – спрашивает Домбровский. «Ну просто потому, что в Бога я верю», – ответил Грин и выразил желание написать рассказ на эту тему, если нужно, или вообще любой рассказ для журнала. Но этого как раз Домбровский ему предложить не мог. Я думаю, что это один из лучших, из важнейших диалогов в русской литературе XX века.

– В фильме «Приключения Электроника» Караченцов поёт: «Я только в одном глубоко убеждён: не надо иметь убеждений!» Мне это жутко понравилось. А нравилось ли вам находить в детских произведениях сатиру на соцреализм?

– Сатиру в прямом смысле я там никогда не находил, но применительно к советскому образу жизни вещи, абсолютно недопустимые во взрослой литературе, в детской кое-как сходили. Чемпионом в этом смысле был, например, Юрий Кова́ль (или Ко́валь, как его ещё называли), который умудрялся в детских своих сочинениях протащить как-то и свой абсурд, и гротеск, и сатиру на советское общество.