Точно так же и здесь. Если сегодня террор направлен против цивилизации, против свободы, против доверия, если главная цель его – распространить на весь мир свою зловонную нору, то тогдашний вектор был прямо противоположный. И люди, которые шли тогда в террор, отличались, в общем, наивной и по большей части глубоко ошибочной, но верой в то, что главной целью человечества является социальный прогресс. И они пытались социального прогресса добиваться таким способом – запугивая сановников.

Это привело в результате к тому, что самой востребованной, самой знаковой фигурой в литературе стал провокатор. Это человек, которому очевидна ошибочность и того, и другого учения; он понимает обречённость царизма, но понимает в каком-то смысле и обречённость революционного дела. Вот этот мудрый змий, про которого у Нонны Слепаковой (я часто её цитирую, но что поделаешь, это мой любимый поэт и учитель) сказано:

Это человек, который любуется собой прежде всего (как горьковский Карамора – провокатор Захар Михайлов). Это человек, который наслаждается своей сложностью, который играет, конечно, и этой игрой наслаждается – и актёрской, и политической. В очерке Марка Алданова «Азеф» как раз очень точно показаны внутренние механизмы этой личности.

Я в Лондоне с Борисом Акуниным об этом поговорил. Я спросил, кто прототип Пожарского в «Статском советнике». Он сказал, что прототипов много, но вернее всего – Судейкин. Судейкин – тот человек, который играет и нашим, и вашим, который замечательно описан, кстати, у Юрия Давыдова в «Глухой поре листопада». Фигура очень подлая. Но она потому интересна, что фанатик патриотического свойства, лояльный, фанатик-лоялист и фанатик-террорист одинаково плоски и одинаково обречены. Вот об этом стоит задуматься.

А то, что тогдашний террор ничего общего не имеет с нынешним террором, – это, по-моему, совершенно очевидно. И люди, которые оправдывают сегодняшних террористов (а есть и такие), тревожа при этом святые тени Егора Сазонова (Якова Авеля) или Марии Спиридоновой, – ну, ребята… Как говорил Пушкин: «Ничто так не враждебно точности суждения, как недостаточное различение».

Очень много вопросов про Владимира Бортко и про «Собачье сердце». Сразу скажу, тут есть очень интересный вопрос, где сказано, что Бортко не показал себя сталинистом, потому что он им и был. Ну, имеется в виду – был, когда экранизировал «Собачье сердце».

Понимаете, вечный вопрос о том, почему был разрешён «Тихий Дон» – книга антисоветская по самой сути своей. Кстати говоря, во многих отношениях с нынешних позиций даже и русофобской можно было её назвать. «Тихий Дон» был разрешён, как замечательно сформулировал один мой школьник, потому, что это наглядная демонстрация. Если с вашей бочки снять стальной обруч, она мгновенно рассыплется. Если у вас не будет царя, ваше общество превратится в кровавую кашу. «Вам необходим я, потому что иначе вы при первом сигнале срываетесь в самоистребительную бойню». И в этом смысле Сталин мог понять «Тихий Дон» как роман о необходимости авторитарной власти. Да, такой ход мышления у него мог быть. Он поэтому и разрешил.

Я думаю, что Булгаков вообще стоял на монархических позициях и на абсолютно сталинистских. Объектом ненависти в «Собачьем сердце» являются Швондер и компания – то есть идейные большевики, в значительной степени евреи, вот эта вся комиссарщина двадцатых годов, которая так ненавистна людям тридцатых. И страшно сказать, но у Пастернака есть эти же ноты: Сталин ликвидировал «предшествующего пробел»:

Грех себя цитировать, но у меня было как-то сказано: «Когда людям тридцатых кажется, что это вправляют вывихи, на самом деле это ломают кости».