– Мне лично нравятся они оба, но Онегина вы принижаете, а Печорина возвышаете. Почему?

– Потому что Печорин написал дневник Печорина, а Онегин – дневник Онегина. Сравните эти два текста. Дневник Онегина выпущен из текста, но достаточно показателен:

Это вам, пожалуйста, журнал Онегина. Сравните с журналом Печорина.

Теперь я поговорю о Катаеве.

Мне интереснее говорить о поздних его сочинениях, потому что ранние – вплоть до автобиографической тетралогии – вполне укладываются в каноны социалистического реализма. Катаев – единственный советский полноправный и полноценный ученик Бунина. И главная тема Катаева – это время, то, что оно делает с человеком, то, как оно проходит. Это я говорю не потому, что его главный производственный роман назывался «Время, вперёд!». Кстати, эту строчку из своего «Марша времени» из «Бани» подарил Катаеву Маяковский. Сказал: «Напишете роман о пятилетке – дарю!»

Катаев – наследник Бунина в том, что для него главная проблема – это преодоление старости и смерти, и преодоление средствами литературы. «О, как жаждет моя душа появления этого феномена!» – пишет он о стиле Набокова. Он хочет с помощью стиля, с помощью средств литературы удержать мгновение. Отсюда – постоянные упрёки, вечно настигающие Катаева, в вещизме: в слишком большом внимании к воде «Фиалка» в «Белеет парус…», к разноцветной купюре в «Кубике», к костюму, к галстуку, к пейзажу даже, потому что у Катаева страшный аппетит к вещам.

Но не нужно думать, что это аппетит волчий, хищный, который часто в нём тоже подмечают. Вот Бунин говорил, что у него «волчьи уши». И Вера Николаевна Бунина вспоминала его «хищный голос», которым он говорил: «Я никогда не буду голодать! У меня обязательно будет всё! Я всё что угодно буду делать, пойду в услужение кому угодно, но не буду больше нищенствовать и голодать, и у меня будет нормальная жизнь!»

Наверное, снисходительные оценки в адрес Катаева, которые раздавались из уст Бунина и его жены, не вполне справедливы. Они всё-таки знали его, во-первых, полущенком, хотя и с опытом германской войны. А во-вторых, молодой Катаев был человек циничный, он мог и ради цинизма сказать: «Да, у меня будет всё! Да, я никогда не буду голодать! Да, я пойду в услужение кому угодно!»

На самом деле жадность Катаева к вещам иной природы: это жажда всё удержать от смерти, всё описать, чтобы оно не перешло в ничто. «Ужас поглощения в ничто», как Бунин говорил о смерти своего брата, ужас, который его всю жизнь преследовал, – он и Катаеву присущ. Помните, в «Траве забвения» он постоянно вставляет какие-то фрагменты из дня текущего? И вот этот замечательный стык: «…Московское время десять часов. В эфире эстрадные мелодии… Неужели всему конец?..» Вот это ощущение, что всему конец – кончилась молодость, кончилась жизнь, кончился смысл, – это пронизывает все катаевские тексты. И это было видно уже в пластических шедеврах, в его ранних описаниях и, конечно, в «Белеет парус…», но по-настоящему стало проявляться в поздней фрагментарной прозе.

Так называемый мовизм, Катаевым открытый, плохизм… Говорить о том, что это написано плохо, можно только с очень серьёзной долей иронии. Написано это первоклассно.