Добиться от них чего-либо вразумительного не представлялось возможным…

Глава 4

— Ну как ты?

— Живой…

Рой выкроил минутку, чтобы заскочить в санчасть, и нарвался на такое яростное сопротивление дежурной медсестры — известной на весь корпус красавицы Латы Тог, — что минутка эта грозила превратиться в полчаса. Разоруженный, облаченный в куцый белый халатишко, трещавший на изрядно подкачанных здесь, в горах, плечах, он робко постучал в дверь. Юноша ожидал увидеть друга если не при смерти, то в таком состоянии, что краше в гроб кладут. Но стоило ему просунуть голову в палату, как все сомнения развеялись, словно дым.

— Заходи, дружище! — Тумбочка возле кровати раненого ломилась от гостинцев, натасканных товарищами, а сам он выглядел на все сто: румяный, веселый, даже с какой-то книжкой в руках, растрепанной, будто пачка разномастных купюр в руках у уличного лотерейщика, — чего-чего, а страсти к чтению капрал Гаал за другом раньше не замечал. — Где ты пропал совсем? Черт дери тебя!

Увы, Рою только сейчас удалось вырваться — он и в казарму-то еще не заходил, весь пропахший потом, с ног до головы покрытый белесой горной пылью, со слипшимися в коросту коротко стриженными на егерский «фирменный» манер волосами. Его вопиющая «септичность» и стала главной причиной, по которой симпатичная «сестренка» превратилась в некое подобие пандейской лесной ведьмы.

Все четыре дня, прошедшие с того момента, как снайперская пуля, чудом не пробив бронежилет, опрокинула навзничь Зариса, их рота с двумя другими моталась по горам в поисках неуловимого отряда, как выяснилось, похитившего двух гражданских и четырех солдат из неудачливого каравана. Понимая, что только от них зависит, будут ли жить их товарищи или умрут жуткой смертью — со страшными образчиками горской жестокости были знакомы почти все, — егеря буквально рвали жилы, но все было тщетно. Убийцы растворились в своих горах, как щепотка сахара в кипятке. Тщательный обыск трех встретившихся на пути деревень и допрос «мирных горцев» ничего не дал. Выдубленные ветрами, загорелые до черноты низкорослые и худощавые, как на подбор, мужчины и женщины, возраст которых можно было определить только теоретически (никаких документов здесь не признавали в принципе), твердили в один голос, что знать ничего не знают и ведать не ведают. С большим успехом можно было допрашивать каменные валуны на близлежащих склонах: умолять, угрожать, пытаться подмаслить… Вышедший из себя лейтенант Зоту всерьез собрался расстрелять для острастки пару упорных «пеньков» и непременно расстрелял бы, если бы не вмешательство капитана.

К слову сказать, «сушеные» аборигены, которым с равным успехом могло быть и по тридцать, и по пятьдесят, и по семьдесят лет, восприняли размахивание у них перед носом вороненым «герцогом» абсолютно равнодушно. Эти люди привыкли жить и умирать по своим древним законам, пришлых «из долины» людей презирали и ненавидели, а предательство своих считали самым страшным из грехов. Примерно таким же, как взять пищу или погладить по голове ребенка левой, проклятой демонами рукой, пригодной лишь для того, чтобы помочь справить нужду или перерезать глотку чужаку либо «нечистому» животному.

Возвращались восвояси подавленными, заранее записав пленных в покойники…

— А я ведь еще уважал этих… — Рой проглотил бранное слово, неуместное в этом храме здоровья (к тому же вредная медсестра или ее товарки вполне могли подслушивать под дверью). — Горцев, в общем.

— Когда? — Зарис явно не страдал от недоедания, но от принесенных другом фруктов не отказался, и теперь оба хрустели мелкими, но сладкими плодами здешних садов.