— Мне нужно немного времени…

— Да, конечно, — сказала Мэгги. — Скажем, сорок восемь часов? И, мистер Гутенбург, не тратьте зря времени, перерывая мой дом вверх дном в поисках пленки, потому что вы ее не найдете. Она спрятана там, где даже такой хитрый ум, как ваш, не подумает ее искать.

— Но… — начал Гутенбург.

— Я хочу добавить, что если вы решите избавиться от меня таким же образом, каким вы избавились от Джоан Беннет, я проинструктировала моих адвокатов, что если я погибну в сколько-нибудь подозрительных обстоятельствах, они немедленно раздадут эту пленку главным телевизионным каналам, включая Си-эн-эн. Если же, с другой стороны, я просто бесследно исчезну, то пленка через семь дней будет обнародована. До свиданья, мистер Гутенбург.

Мэгги бросила трубку и упала на кровать, обливаясь потом.

Гутенбург сразу же ворвался к директору ЦРУ.

Элен Декстер, сидевшая за письменным столом, удивленно взглянула на своего заместителя, пораженная тем, что он вошел, даже не постучав.

— У нас проблема, — сказал он.

Глава двадцать вторая

Осужденный не съел своего завтрака.

Повара тюрьмы всегда пытались удалить тараканов из хлеба для последней трапезы осужденного, но на этот раз им это не удалось. Он взглянул на еду и поставил оловянную миску под койку.

Через несколько минут в камеру вошел православный священник. Он объяснил, что хотя осужденный — иного вероисповедания, он готов его исповедовать и соборовать.

Просфора, принесенная священником для евхаристии, была единственной пищей, которую съел осужденный в это утро. После того как священник закончил обряд причащения, они оба встали на колени на холодном каменном полу. После короткой молитвы священник благословил осужденного и оставил его в одиночестве.

Коннор лежал на койке, глядя в потолок, ни на минуту не сожалея о своем решении. Когда он объяснил свои условия, Большенков молча принял их; он только кивнул, прежде чем уйти из камеры, тем самым показав, что восхищается нравственным мужеством этого человека.

В прошлом заключенному уже однажды пришлось столкнуться с угрозой смерти. Теперь, во второй раз, это его не так ужасало. В том, первом случае он думал о своей жене и о сыне, которого ему никогда не суждено было увидеть. Но теперь он мог думать только о своих родителях, которые умерли через неделю один за другим. Он был рад, что никто из них не унес в могилу воспоминания о его конце.

Для них его возвращение из Вьетнама было торжеством, и они были рады, когда он сказал им, что собирается продолжать служить своей стране. Он мог бы даже стать директором Агентства, если бы президент не назначил на важный пост женщину, надеясь, что это поможет ему выиграть кампанию. Но это ему не помогло.

Хотя именно Гутенбург вонзил ему нож в спину, не было никаких сомнений, кто вручил ему этот нож; она бы с удовольствием сыграла роль леди Макбет. Он уйдет в могилу, зная, что никто из его соотечественников не будет иметь понятия о том, какую жертву он принес. Это делало его решение еще более осмысленным.

Не будет никакой церемонии прощания. Гроб не покроют американским флагом. Друзья и родственники, стоя у открытой могилы, не услышат, как священник восхваляет преданность и усердие государственного служащего, которое проявил усопший. Морские пехотинцы не поднимут в воздух своих ружей. Не будет салюта. И ближайшему родственнику от имени президента не будет вручен сложенный флаг.

Нет. Ему суждено стать еще одним невоспетым героем Тома Лоуренса.

Он будет повешен в нелюбимой и не любящей его стране. Бритая голова, номер на запястье и безымянная могила.

Почему он принял это решение, которое так растрогало начальника милиции? Не было времени объяснить ему, что произошло во Вьетнаме, но именно там был брошен неумолимый жребий.