Президент вышел из лимузина, его встретил начальник милиции. Жеримского позабавило, что он наградил Большенкова орденом Ленина в тот самый день, когда подписал приказ об аресте его брата.

Большенков провел президента во двор, где должна была состояться казнь. Утро было морозное, и никто не предложил президенту снять меховую шубу или теплую шапку. Когда они шли по двору, небольшая толпа, сгрудившаяся у одной из стен, начала аплодировать. Начальник милиции увидел, что президент нахмурился. Жеримский ожидал, что посмотреть на казнь человека, посланного его убить, придет гораздо больше народу.

Большенков предвидел это, поэтому он наклонился и прошептал президенту:

— Мне приказали, чтобы сюда пропустили только старых членов партии.

Жеримский кивнул. Большенков не добавил, какого труда ему стоило собрать в «Крестах» даже такое небольшое число людей; многие из них слышали шутку о том, что войти в «Кресты» просто, а выйти — нет.

Начальник милиции остановился у плюшевого кресла восемнадцатого века, которое Екатерина Великая в 1779 году купила на распродаже поместья британского премьер-министра Роберта Уолпола. Это кресло было взято накануне из Эрмитажа. Президент расположился в кресле прямо напротив недавно сооруженного эшафота.

Через несколько секунд президент начал нетерпеливо поглядывать по сторонам, ожидая появления заключенного. Он посмотрел на толпу зрителей и увидел, что какой-то подросток плачет. Это ему не понравилось.

В этот момент из темного коридора на ясный утренний свет вывели осужденного. Обритая голова, покрытая струпьями запекшейся крови, и серая тюремная форма делали его каким-то странно безличным. Он казался необыкновенно спокойным для человека, которому оставалось жить всего несколько минут.

Осужденный посмотрел на солнце и вздрогнул, когда вперед выступил тюремщик, который схватил его за руку и проверил номер: 12995. Затем тюремщик обернулся к президенту и начал зачитывать приговор.

Пока он совершал все эти формальности, заключенный осмотрел двор. Он увидел толпу озябших зрителей; большинство из них боялись пошевелиться, чтобы им не приказали присоединиться к осужденному. Его взгляд остановился на парне, который все еще плакал. Если бы ему позволили составить завещание, он отдал бы этому мальчику все свое состояние. Он взглянул на виселицу, а затем — на президента. Их взгляды встретились. Хотя ему было страшно, он выдержал взгляд Жеримского. Он был твердо намерен не дать президенту понять, как ему страшно.

Тюремщик кончил читать приговор, свернул бумагу и отошел. Это был знак двум громилам подойти к заключенному, взять его за руки и подвести к эшафоту.

Он спокойно прошел мимо президента и поднялся на эшафот. Ступив на первую ступеньку, он оглянулся и посмотрел на башенные часы. Было без трех минут восемь. Он подумал: «Мало кому из людей точно известно, сколько времени им осталось жить». Он хотел, чтобы часы уже начали бить. Он ждал двадцать восемь лет, чтобы заплатить свой долг. Теперь, в его последние минуты, к нему вернулось воспоминание.

В лагере «Нан Динь» было жаркое, душное утро. Кого-то нужно было сделать примером, и выбрали его — как офицера, старшего по званию. Заместитель командира выступил вперед и вызвался его заменить. И он, как трус, не возразил. Вьетконговский офицер рассмеялся и принял это предложение, но потом решил, что оба они должны быть расстреляны на следующее утро.

Ночью этот лейтенант подобрался к его койке и прошептал, что они должны бежать: им уже никогда не представится такая возможность. Лагерь всегда охранялся плохо, потому что он был расположен в джунглях в глубине вьетконговской территории, и до Южного Вьетнама было двадцать пять миль непроходимых болот.