Разве это армия?

От должности командира полка не отстранили, под суд трибунала не отдали. Комдив при встречах отводил в сторону виноватый взгляд. Дескать, пойми мое положение, подполковник, пойми и прости. Ты – под моим прессом, я – под прессом командующего, он зависит от министерства и правительства. Все мы завязаны одним узлом, разрубить который никому не дано. Пока – не дано. Так что, не таи зла, не матери меня. Потому что, не я один – все виновны в сложившейся ситуации…

Казалось, обошлось. Тем более, что демонстрация прошла мирно, без применения силы ни со стороны возмущенного народа, ни со стороны милиции и внутренних войск.

Когда Степан Иванович, навестив отца, рассказал ему о разговоре с комдивом, старый генерал нахмурился.

– Поступил ты, Степа, честно, как подобает российскому офицеру. Похоже, тебя хотели втравить в очередную разборку между правителями и народом, чтобы после свалить на командира полка все грехи. Короче, подставить… Боюсь только, как бы не отыгрались…

– Что ты имеешь в виду, отец? Как это – отыграться? Письменного приказа я не получал, следовательно, нарушать мне было нечего…

Иван Иванович сожалеюще поглядел на наивного сына. Будто погладил по ершистой голове. Пацан еще, а командует полком, многого не понимает и вряд ли поймет. Может быть, позже, когда завершится эта «гибель Помпеи». Или окончательным развалом или возрождением, кто знает?

– Официально – да, ты прав. Но бывают и другие методы… Советую быть осторожным.

Подполковник, озабоченный предстоящими стрельбами на полигоне, ограничился беззаботным смехом. Дескать, раз ты, отец, советуешь, буду носить под кителем кольчугу, а обедать – только после того, как пищу отведает Витязь. Трехлетняя немецкая овчарка, любимая всей семьей подполковника, особенно, его дочерью – Наташей.

– Сам думай – не маленький, – пробурчал Иван Иванович. – Гляди, как бы в полку не было чрезвычайных происшествий. Случится малейшее – отведаешь «кнута». Начальство подобные демарши не прощает. Из мелочи гору построит и взвалит на тебя… Могут и раздавить. Тогда не смеяться придется – плакать.

– Но комдив отлично ко мне относится! На днях на совещании поставил в пример… Да и что я сделал преступного, за что меня карать?

– Повторяю – сам смотри…

Будто в воду глядел отставной генерал. Только – не с той стороны: надо было – с низу, а он, старый дуралей, – поверху. А поверху всегда, между прочим, тишь да гладь – пробегает небольшая, не опасная зыбь, отсвечиваются успокаивающие облачка да небесная синева. А вот под водой все бурлит: проплывают хищные щуки, расправляют клешни жадные раки.

Сомов не мог даже предположить, что проступки, типа допущенного сыном, караются неофициально, не открыто, а – ударом в спину. Исподтишка, неожиданно. Он и помыслить не мог о страшной судьбе, ожидающей строптивого командира полка.

Ночью в дверь генерала позвонили. Открыла жена. В переднюю вошли начальник штаба полка и полковой врач. Увидя их похоронные физиономии, Иван Иванович схватился за грудь.

– Что случилось?

– Товарищ генерал, прошу не волноваться. Вам нельзя…

– Не успокаивайте, майор! – прикрикнул Иван Иванович, чувствуя, как медленно расширяется сердце, как становится трудно дышать. – Я вам не сентиментальная девчонка… Со Степой?

– Да, – понурился майор. – Только что…

Позже, уже в госпитале, куда старого генерала отвезли с сердечным приступом, ему стали известны подробности страшного происшествия.