К тому времени, как женщины легли спать на кровати в доме, а мужчины в гамаках на крыльце, почти все было решено. Но Рауль, по-прежнему опасавшийся, что его сдадут, не мог сомкнуть глаз. Любой звук представлялся угрозой; темная ночь была полна глаз и вооруженных силуэтов. Он решил, что полегчает, если принять таблетку «мандракса» из личной аптечки, но это оказалось ошибкой: предрассветные часы прошли в неясных галлюцинациях, в которых не было чудовищных фигур или грозных теней, зато было постоянное ощущение, что он падает в пустоту – не затяжным падением, а каждую секунду срываясь заново и всякий раз надеясь, что теперь-то он уж найдет, за что зацепиться.

Никогда в жизни он так не радовался утру – даром что это было ледяное утро на плоскогорье, в доме заиндевели окна, и у Рауля замерзли руки. Он встал из гамака и сквозь иней на окне посмотрел в дом: сестра складывала шерстяные одеяла, мама проводила рукой по волосам.

Вдалеке запевал петух.

Когда Рауль вернулся на равнины Тигре, преодолев обратный путь за те же пять дней, никто не спросил его ни о чем. По самому этому молчанию он понял очевидное: командиры, может, и не знают всего, но точно знают больше, чем хотят показать. Отец предупреждал его. Даже если никто не догадывался, что Кабрера хотят выйти из борьбы, всем было известно, что Рауль встречался с матерью и что его мать шантажировала командиров. Он подозревал, что наказать его могут уже за одно это. «Не ходи в Тукура, оставайся здесь, – говорил отец. – Я не знаю, что именно они знают, но точно многое. Меня уже пытались разубедить. Приезжал команданте Адольфо, сказал, что его прислало Центральное командование. Уговаривал, чтобы я не уходил. Мол, твоя жизнь здесь, ты нам нужен. Оставайся. Никогда не знаешь, что может случиться». Но Рауль был непреклонен. «Это все равно что дезертировать, – возражал он. – Я не могу так поступить с товарищами». – «Но это опасно», – говорил отец. А Рауль отвечал: «Дезертировать еще опаснее. Там точно рискуешь, что тебе что-нибудь сделают». Теперь же, в Тукура, он смотрел на товарищей, и в голову ему приходили две мысли: любой из них, не раздумывая, отдаст за него жизнь – и любой, не раздумывая, убьет его, если он дезертирует. Он правильно сделал, что вернулся.

Операция, готовившаяся месяцами, началась через два дня после возвращения Рауля. По данным разведки, группа контрагерильи занимала крестьянский дом в паре дней пути. Отряд выдвинулся, шел всю ночь и затаился на следующий день, чтобы случайно не привлечь внимания. Все, казалось, шло хорошо, наступал ясный вечер, дождя, из-за которого планы могли пойти насмарку, не предвиделось. Они знали, что находятся в скотоводческом регионе, а передвижение большой группы людей всегда пугает скот, и скот пускается бежать, грохоча копытами. В таких случаях, чтобы гул стад, подобный землетрясению, не выдал партизан, вперед обычно высылался проводник с маленьким отрядом: они спугивали скот и гнали его в нужном направлении. Так поступили и на сей раз, но случилось непредвиденное. Во время вечернего броска основной отряд разделился надвое. Всполошенные коровы бросились в промежуток между двумя группами, и Рауль, возглавлявший вторую, вдруг увидел, что во мраке на него несется бешеная, обезумевшая масса, двадцать крупных, тяжелых животных, быстрых, как в кошмарном сне.

Его сразу же сбили с ног. Он едва успел перекатиться на живот и прикрыть голову руками. Он не знал, сколько коров по нему пробежало, но точно не меньше трех. Ему казалось, что их каменные копыта топтали его в течение долгих минут.