|
).> - Чистый глухарь ты, сударь. - А я и в трибунал его! - Уймись же, ваша ми... - И кондемнату получу, и подлецом его оглашу; вот тебе и война, но уже с приговоренным к бесчестию. - Здоровье ваших милостей! Некоторые, однако, смеялись, а с ними и пан Скшетуский - ему уже малость ударило в голову; шляхтич же и в самом деле, точно глухарь, который собственным голосом упивается, не умолкая, токовал далее. К счастью, тирады его были прерваны другим шляхтичем, который, приблизившись, дернул болтуна за рукав и сказал с певучим литовским выговором: - Так познакомь же, сударь добрый Заглоба, и меня с паном наместником... Познакомь же! - Обязательно! Непременно! Позволь, ваша милость наместник, - это господин Сбейнабойка. - Подбипятка, - поправил шляхтич. - Один черт! Герба Сорвиштанец. - Сорвиглавец, - поправил шляхтич. - Один черт! Из Пёсикишек. - Из Мышикишек, - поправил шляхтич. - Один черт. Nescio <Не знаю (лат.).>, что бы я предпочел. Мышьи кишки или песьи. Но жить - это уж точно! - ни в каких не желаю, ибо и отсидеться там трудновато, и покидать их конфузно. Ваша милость! - продолжал он объяснять Скшетускому, указывая на литвина, - вот уже неделю пью я на деньги этого шляхтича, у какового за поясом меч столь же тяжеловесный, сколь и кошель, а кошель столь же тяжеловесный, сколь и разум, но если поил меня когда-нибудь больший чудак, пусть я буду таким же болваном, как тот, кто за меня платит. - Ну, объехал его! - смеясь, кричала шляхта. Однако литвин не сердился, он только отмахивался, тихо улыбался и повторял: - От, будет уж вам, ваша милость... слухать гадко! Скшетуский с интересом приглядывался к новому знакомцу, и в самом деле заслуживавшему называться чудаком. Это был мужчина росту столь высокого, что головою почти касался потолочных бревен; небывалая же худоба делала его и вовсе долговязым. Хотя весь он был кожа да кости, широкие плечи и жилистая шея свидетельствовали о необычайной силе. На удивление впалый живот наводил на мысль, что человек этот приехал из голодного края, однако одет он был изрядно - в серую свебодзинского сукна, ладно сидевшую куртку с узкими рукавами и в высокие шведские сапоги, начинавшие на Литве входить в употребление. Широкий и туго набитый лосевый пояс, не имея на чем держаться, сползал на самые бедра, а к поясу был привязан крыжацкий меч, такой длинный, что мужу тому громадному почти до подмышек достигал. Но испугайся кто меча, тот бы сразу успокоился, взглянув на лицо его владельца. Оно, будучи, как и весь облик этого человека, тощим, украшалось двумя обвисшими бровями и парою таково же обвислых льняного цвета усищ; однако при этом было столь открыто, столь искренно, словно лицо ребенка. Помянутая обвислость усов и бровей сообщала литвину вид одновременно озабоченный, печальный и потешный. Он казался человеком, которым все помыкают, но Скшетускому понравился с первого взгляда за эту самую открытость лица и ладную воинскую экипировку. - Пане наместник, - сказал тощий шляхтич, - значит, ваша милость от господина князя Вишневецкого? - Точно. Литвин благоговейно сложил руки и возвел очи горе. |
