Митинги, митинги, митинги…

Нестеров в эти дни забыл о сне. Ложился далеко за полночь, вставал рано утром, и так повторялось ежедневно. Он заметно похудел и охрип, голос у него сделался грубее и оттого казался ещё строже и раздражительнее.

Второго ноября снова был назначен митинг в цирке, снова вспыхнула забастовка. Ещё не прекратилась телком первая, и вот — вторая: забастовали опять деповцы по той простой причине, что начальник железной дороги не оплатил им за прежние забастовочные дни, в кои они митинговали и не выходили на работу.

К семи вечера вновь цирк Добржанской был переполнен.

В прошлый раз купленные на представление билеты пропали: митинг затянулся до двенадцати ночи и никто не захотел смотреть цирковое представление. На этот раз цирковую программу взял в руки Адольф Романчи. Как только в коридоре появились Нестеров, Вахнин и другие, он подошел к Ивану Николаевичу и заявил:

— Иван, предупреждаю: сегодня не дадим сорвать нашу программу! Если будете тянуть, клянусь, выйду и начну петь куплеты!

— Как получится, Адольф. Разве от меня зависит? Публика жаждет ораторского слова.

— Иван, умоляю тебя! Ребята соскучились по арене. Да такие номера приготовили — ладоши отобьёшь!

— Ладно, Адольф. Думаю, к девяти управимся.

Программу цирковые артисты, действительно, подготовили особенную. Составлял её Романчи, и пока артисты репетировали, вносил в содержание их номеров политическую окраску. Особенно помучились джигиты. Ратх и Аман сначала делали огромные кольца из проволоки, обматывали их ветошью, мочили в керосине и, поставив в ряд на арене, поджигали. Зрелище было впечатляющее. Но кони не прыгали в кольца, сворачивали в сторону, и один раз Аман вылетел из седла и оказался в партере. Но не это главное. Братья в конце-концов смогли бы обуздать пугливых скакунов. Беда была в том, что от горящих колец столько скапливалось едкого дыму, что под куполом цирка — хоть топор вешай. И первыми на это обратили внимание воздушные гимнасты. Пошли сначала к менеджеру, затем к госпоже Добржанской, нажаловались. Та пришла в самый разгар репетиции джигитов, увидела под потолком клубы дыма и братьям поневоле пришлось отказаться от огненных обручей. Романчи в тот день переживал за срыв столь феерического номера больше самих джигитов.

Часто надоедал в эти дни Адольф Романчи и «медвежьему» хозяину, Ивану Горе. Хотелось клоуну, чтобы медведь хоть как-нибудь помог в сатирической пантомиме. С трудом что-то получалось. Но Романчи больше рассчитывал на собственную импровизацию, и не боялся срыва. Иное дело, если опять народный митинг затянется!

Как только все собрались и на арену к столу вышли Нестеров, Любимский, Мухин и ещё ряд политических деятелей, все цирковые артисты кинулись к кулисам, чтобы взглянуть — чем ознаменуется народный митинг сегодня. Ратх и Аман тоже пристроились сбоку прохода, приоткрыв кулису, и смотрели в переполненный до отказа цирк. Тольцман, как и в прошлый раз, избранный председателем президиума, начал было с демагогического вступления, и опять Нестеров не выдержал и остановил его:

— Уважаемые граждане! Надо ли нам сегодня выяснять цель митингов и мирную суть царского манифеста, когда и так всем ясно, что манифест не дарован, а вырван у царя путём всеобщей, всероссийской забастовки! Вырваны права, вырвана амнистия политическим заключённым. И сейчас я рад приветствовать находящихся здесь, только что вышедших из тюрьмы Аршака Хачиянца и Ивана Егорова! Прошу названных товарищей спуститься на арену!

Мощная овация взлетела под купол цирка и продолжалась до тех пор, пока Аршак и Иван не подошли к столу. Оба улыбались и слегка кланялись публике. И

Нестеров, выждав, когда поутихнет волна аплодисментов, заговорил вновь:

— На нашей памяти свежо дело Людвига Стабровского, и мы не в праве забывать об этом.