Оставалось единственное: постучать в калитку. Так она и сделала. Тотчас во дворе залаяла собака, затем послышались голоса. Старшая жена Каюм-сердара приоткрыла калитку, при виде русской барышни тотчас отступила назад.
— Кому тибэ, урус?
— Ратха мне, бабушка.
— Вий! — удивленно вскрикнула старуха и удалилась.
И опять до Красовской донеслись женские голоса. По их интонации она догадалась, что ее, наверняка, осуждают. Так оно и было. Нартач-ханым, знавшая, что младшенький Ратх знается с гимназистами, дала волю своему красноречию. «Виданное ли дело, — говорила она своим собеседницам. — Появилась без стыда, без совести, с открытым лицом и потребовала нашего сына! Ох, горе, горе мне! Сначала татарку в дом взяли, а теперь русская сама в дом лезет!»
Сыну о приходе русской барышни сообщить она не успела. Ратх догадался, что пришли к нему. Он вышел к Тамаре улыбающийся и в то же время смущенный упреками женщин.
— Не обращай на них внимания, — успокоил девушку, — Здравствуй… Не думал, что это ты…
— Ратх, мне с тобой надо поговорить. Давай отойдем подальше, чтобы никто не слышал.
— С тобой хоть куда, Тамарочка.
— Ратх, нас предали. Стабровские, Хачиянц и Егоров арестованы.
Произнеся эти роковые слова, она заглянула парню в глаза, надеясь увидеть в них смятение, страх и еще что-нибудь такое, чем бы выдал себя Ратх. Но глаза его лишь удивленно расширились, и он неуверенно спросил:
— Кто предал?
— В деле участвовали верные, проверенные люди, — отозвалась с тяжким вздохом девушка. — Все свои. Подозрение пало на тебя.
Выговорив эти горькие слова, Тамара опустила голову, совершенно уверенная в том, что предал не Ратх. А он как-то странно ойкнул, словно сраженный пулей, потом растянул губы в брезгливой улыбке и глухо спросил:
— Ты долго думала?
— Ратх, пойми меня. Все до единого были наши. Ратх, может быть ты нечаянно сказал что-нибудь лишнее своему старшему брату или Аману?
— Нет, Тома джан, — зло и слишком четко выговорил он, словно за этой короткой фразой должен был последовать удар.
Сердце у Тамары похолодело. Невольно она отступила от него. А он еще четче произнес;
— Значит, Ратх — предатель! Значит, все хорошие, а один Ратх — последний человек?
— Не горячись, Ратх, — испуганно попросила Тамара. — И не думай, что мне легче твоего.
Тамара замолкла, потому что судороги в горле сковали ее голос и дыхание. Ратх тоже молчал. Наконец он встрепенулся и гордо произнес:
— Запомни, Ратх никого никогда не предавал и не предаст. Но тебя я презираю… поняла? Презираю! — еще злее выпалил он, повернулся и зашагал к дому.
* * *
Поезд через Асхабад проходил вечером: время самое удобное. Нестеров сел в общий вагон. В Кизыл-Ар-ват приехал перед рассветом. Темень — хоть глаз коли. Только на станции два тусклых фонаря. Да через дорогу, возле железнодорожных мастерских фонарь. Обошел паровоз спереди, зашагал через пути к мастерским. Пройдя вдоль длинной кирпичной стены, вышел на узкую улочку и вскоре отыскал барак, в котором жил Батраков.
Это был барак времен Скобелева. В годы присоединения Туркмении к России в нем квартировали штабные офицеры и медперсонал военного госпиталя. Госпиталь ныне размещался в расположении войск гарнизона. Старое здание госпиталя, рухнувшее наполовину в последнее землетрясение, было восстановлено рабочими железнодорожных мастерских, и в нем размещался приемный покой. Попросту его называли «рабочей больницей». Заведывала ею жена Батракова, Надежда Сергеевна. |