— Чем могу служить, милостивый государь? — тотчас спросил он, поднявшись из-за стола. — Если не ошибаюсь, передо мной вже частный поверенный господин Нестеров?

— Откуда вы меня знаете?

— Ха! Откуда я его знаю! Вы спрашиваете, откуда я вас вже знаю? Вы лучше спросите у меня, кого я не знаю? Ви, молодой человек, совсем недавно вели защиту обманутых арбакешей, так кажется? Ну, так мы вже поместили информацию об этом! Ви знаете, — еще дружелюбнее заговорил он, и, выйдя из-за стола, положил руку на плечо Нестерову. — Откровенно говоря, я сам находился в зале суда и слышал вашу речь. Я тогда сказал себе: «Да это вже асхабадский Цицерон! Цицерон нового века!» Если бы взяли на себя отдел судебной хроники, господин Нестеров, ваш слуга, честный, воспитанный еврей Любимский был бы вже счастлив! Что ви скажете по этому поводу?

Ошарашенный потоком слов и сбитый с толку неожиданным предложением сотрудничать в газете, Нестеров решил было, что господин редактор ошибается: принял его за кого-то другого. Но все было верно: и фамилия, и звание, и даже упоминания о первой, хорошо проведенной защите бедняков-амбалов — все совпадало.

— Вы знаете, господин Любимский, — освоившись, заговорил Нестеров. — Я, пожалуй, подумаю над вашим предложением. Мне ведь никогда не приходилось писать, и потом я занят судебными делами… Просьб, прошений, петиций очень много… Время такое, что… Вот и вчера обратились ко мне кизыларватцы с просьбой, по возможности, помочь им. У них, кажется, забастовка…

— Я уже слышал! — с готовностью отозвался Любимский. — Сегодня мы даем заметку о выезде генерала Ульянина в Кизыл-Арват.

— Но мне железнодорожники передали копию петиции.

— Где эта петиция? — с любопытством встрепенулся Любимский, словно ждал её.

— Да вот ока, здесь. — Нестеров достал из бокового кармана кожанки свернутые листки и подал редактору.

Любимский мгновенно развернул их, бегло и как-то жадно прочитал и прокричал, толкнув дверь:

— Дора Аверьяновна!

Вскоре появилась та самая машинистка, которая сидела за «Ремингтоном», и взяла листки у редактора.

— В номер? — спросила, удаляясь.

— В номер, — твердо произнес он и добавил: — Что творится, что творится на свете! Бастуют железнодорожники, бастуют хлебопеки и печатники. Даже фармацевты бастуют. Вы представляете что это такое? Я вам скажу, господин Нестеров, так: если вже забастовали евреи, то что-нибудь случится!

— Что со Стабровским? — перебил его Нестеров. — Вам известно что-нибудь.

— Как же, как же, милый друг, ну конечно! — опять пришел в движение Любимский. — Мы вже сообщали о его аресте. Но мы не можем знать, где он находится и как с ним обращаются. Я посылал сотрудника к Пересвет-Солтану, так тот ему ответил: «Не лезьте не в свое дело, пока до вас не добрались!». Но вы знаете, что они затеяли? Они же передали дело Стабровского ташкентской судебной палате. Приедет из Ташкента следователь! И пока следствие не кончится, никто не может пойти к Стабровскому на свидание. Они вже всех их держат в одиночках!

— Вы уверены, господин Любимский, что дело послано в Ташкент? — спросил Нестеров.